Леонард рассмеялся.

– Кто-то принес из дома блендер для «маргариты», так что да, веселимся вовсю. Утром у меня будет трещать голова, впрочем, после разговоров с Барри она у меня и так трещит.

– Ясно, – сказала Элис. – Я люблю тебя, пап.

– Ты точно в порядке, дружок-пирожок? Мне приехать домой? – Его голос зазвучал громче, как будто он прикрыл трубку рукой. Элис представила, как он отвернулся от своих друзей к стене, возможно, шикнул на них.

– Я правда в порядке. Клянусь.

– Ну ладно. Я тоже люблю тебя. Очень. – Она услышала, что он улыбнулся. Он был молод, и она была молода, они были молоды вместе. Почему так сложно заметить, насколько разные поколения на самом деле близки? Что дети и родители идут по жизни рука об руку. Может быть, поэтому она и оказалась здесь. Может быть, в этот момент они оба были в своем лучшем возрасте. И вместе. Элис подумала о Кенджи и его красивой матери. Он ушел домой рано – у него комендантский час начинался уже в полночь. Элис понимала, как ей должно быть тяжело отпускать его от себя даже ненадолго. Как можно оставаться спокойным, однажды столкнувшись с бесцеремонной жестокостью жизни? Разве можно просто дать ей идти своим чередом?

– Увидимся завтра, пап, – сказала Элис. Ей хотелось напомнить ему обо всем том, что он должен был сделать: написать «Зарю», найти Дебби, быть счастливым, – но она понимала, что не стоит. В этот раз ей нужно просто верить. Потому что она не собирается возвращаться. Где бы она в итоге ни оказалась, там она и останется. – Можно попросить тебя кое о чем? – Она собиралась попросить его больше не делать этого, не возвращаться в прошлое, потому что вся та любовь, которую он там чувствует, в конечном счете его убьет. Но затем она подумала о том, как здорово было прямо сейчас слышать его здоровый, уверенный голос, слышать, как он веселится со своими друзьями, и поняла, что не может.

– Конечно, дочь, что такое? – спросил Леонард. На фоне загрохотал блендер. Ревел так громко, что он почти ее не слышал.

– Береги себя, ладно?

– До встречи в будущем, – ответил Леонард строчкой из «Братьев времени». Элис засмеялась. Похоже, что Леонард был пьян, причем настолько, что счел собственный роман достойным цитирования. Он повесил трубку, а Элис так и осталась сидеть, пока телефон не начал возмущенно гудеть. Она положила трубку на место и взглянула на часы. План состоял в том, чтобы оставить ему записку, рассказать все, что ей известно, или почти все. Элис переписывала ее несколько раз, но каждый раз выходило не то. Тогда она просто написала: «До встречи в будущем – моем будущем, твоем будущем. Что вообще есть «будущее»? Люблю тебя. Элис», – выкинула предыдущие варианты в мусорку и пошла в постель.

Глава 62

Элис открыла глаза еще затемно. Она по-прежнему была в доме на Помандере – на диване в гостиной, с Урсулой под боком. Она попыталась сесть, не потревожив кошку. В кухне горел свет, отчего она напоминала декорации ситкома, у которого Элис была единственным зрителем. Урсула запрыгнула на подоконник и прижалась к стеклу. Из левой кулисы вышла Дебби в трениках и древней толстовке со съемок «Зари времени», и Элис поняла, что она впервые проснулась там же, где заснула, только в другой комнате. Она проследила, как Дебби прошла на кухню, открыла шкафчик и налила себе воды из-под крана. За окном все еще было темно, ветер стучал в окно мелкими веточками. Октябрь хороший месяц, чтобы встретиться со смертью, Хэллоуин тому подтверждение. Деревья уже почти обнажились, но воздух еще не настолько остыл, чтобы надевать теплое пальто. Это рубеж, месяц перехода, смены одного состояния на другое. Элис села.

– Милая! – воскликнула Дебби, сощурившись и вглядываясь в темноту. – Ты чего там делаешь? Я еще линзы не надела.

Элис осмотрелась по сторонам, словно надеясь увидеть хоть какую-то подсказку – свет, дорожку из желтого кирпича, хоть что-нибудь.

– Уснула, наверное, – ответила Элис. Она сглотнула, не желая задавать вопрос. На ней тоже были треники – старинный экспонат бельведерской спортивной формы. Они были «Бельведерскими рыцарями», как будто подростки с Верхнего Ист-Сайда и без этого не мнили себя неповторимыми и отважными.

– Ну конечно. Рада, что ты здесь. – Дебби принялась ощупывать воздух, тогда Элис сама подошла к ней и дала крепко себя обнять. Урсула тут же обернулась вокруг ее лодыжек. Когда Дебби отпустила Элис, та сразу наклонилась и взяла кошку на руки.

– Я буду на диване. Возвращайся в постель, я не хотела тебе мешать. – Поцеловав Дебби в щеку, Элис развернулась и пошла обратно.

– Отец был бы рад поздороваться, Эл, – чуть повеселев, ответила Дебби. – Не хочешь к нему заглянуть?

Элис обернулась. Урсула вскарабкалась ей на плечо и ткнулась мокрым носом в ухо.

– Он дома?

Дебби склонила голову набок.

– Конечно, дома. Та хорошая медсестра тоже. Мэри. Она нравится ему больше всех. Ее семья из Тринидада, когда она приходит, всегда приносит с собой вкуснючие сэндвичи с нутом, даблс называются. Пальчики оближешь.

– Он не спит? – спросила Элис. В коридоре, ведущем в спальню, было темно.

– Местами, – ответила Дебби с полуулыбкой. – Мэри считает, что осталось недолго. Врачи то же самое говорят, но что они понимают? Как только его перевели домой, они и руки умыли. Врачи не любят поражений. Статистику портит. – Элис вспомнила огромный баннер на Форт-Вашингтон-авеню, провозглашающий больницу одной из лучших в стране, и представила, что было бы, если бы они просто установили счетчик всех умерших и новорожденных. Столько-то плюс, столько-то минус.

– Ладно, – сказала Элис. Урсула спрыгнула на пол. В коридоре было темно, но, когда Элис открыла дверь отцовой спальни, в углу она заметила миловидную женщину в очках, читающую небольшую книжицу в свете маленькой лампы-прищепки. Кровать Леонарда задвинули в самый дальний угол, а сам он лежал на пристроенной рядом регулируемой больничной койке, отчего маленькая комната казалась еще меньше. Остался лишь один узенький проход, в который даже двумя ногами встать было затруднительно.

– Леонард, к тебе пришли, – сказала Мэри. Закрыла книгу и положила за собой на кресло. Леонард тихонько пошевелился и повернул голову.

– Да? – спросил он. Леонарду всегда было лучше в компании. В одиночестве он, как и большинство писателей, был склонен к ворчливости, но он мог включить свое обаяние, если хотел, особенно с незнакомцами, особенно с молодыми, с женщинами и с барменами. С большинством людей вообще-то. Он был любопытен и всегда задавал