– Понимаю. Сколько тебе было?

– Двенадцать, – сказал Кенджи и вздрогнул в своей огромной футболке.

– Блин, – ответила Элис. – Соболезную. Рак, да?

– Ага. Лимфома.

До угла они шли молча. Кенджи устремился ко входу в табачку, но в этот момент Элис положила руку ему на плечо.

– Я правда очень соболезную. По-любому тебе очень его не хватает. Мой отец тоже болен. А мать все равно что умерла. Я знаю, это не то же самое, но она бросила нас очень давно. С тех пор мы с отцом остались вдвоем. И мне страшно.

Кенджи тут же заключил ее в объятия.

– Я не знал, что твой отец болеет.

Элис положила голову ему на плечо. Костлявое, как у большинства мальчишек. Тело, которое еще не знает, насколько большим однажды станет, которое не осознает, где начинается и где заканчивается. В ее шестнадцатый день рождения отец не был болен. У нее в голове все потихоньку превращалось в кашу. Такое ощущение, что все происходило одновременно.

– Где ты был, когда это случилось? – Элис попятилась, пока не уперлась в пожарный гидрант, и присела на него. – Прости, если лезу в душу.

– Нет, все нормально, – ответил Кенджи. – Вообще-то я рад поговорить об этом. Когда никто об этом не говорит, этого как будто и не было, но я‑то знаю, что было. Иногда я даже спрашиваю себя: «Они ведь в курсе, да?» – Кенджи провел пятерней по волосам. – Я был в школе. Никогда этого не забуду. Я был на английском у мистера Боумана, пришла школьная медсестра и сказала, что меня ждет мама. Я знал, почему она пришла. Я собирался так медленно, как только мог. Ну, знаешь, вроде как пока она не произнесла эти слова, он был все еще жив. Типа магический реализм. Хотя я знал, что все наверняка уже случилось.

– Блин, – сказала Элис. – Прекрасно тебя понимаю. – Это было ужасно несправедливо, такое не должно случаться с детьми. Случается, разумеется, но не должно.

У них в школе была девочка, Мелисса, она проучилась с ними только первый и второй классы, и во втором у нее умерла мама. Элис так хорошо помнила ее маму и косы, которые она каждый день заплетала Мелиссе: две длинные каштановые косички, которые разлетались в стороны, когда Мелисса бежала по игровой площадке. Потом ее отец взял косички на себя, и, когда они с Мелиссой уходили из школы, было так легко представить, что их мама все еще где-то там, куда бы они ни шли. Представить себе их реальность было слишком сложно, сложно ее осмыслить, примерно как то, что земля может взорваться в любой момент. Кенджи подтолкнул ее к табачке.

– Пошли возьмем сигареты, пока та банда не разнесла тебе дом.

Элис рассмеялась. Такого еще не случалось ни разу за все ее шестнадцатые дни рождения, но все когда-то бывает впервые. Сейчас Томми и Лиззи уже, должно быть, кувыркаются в ее постели. Ее тело гудело, как улей. Что бы там ей ни дала Фиби, оно рвалось наружу.

– Ладно, – сказала Элис. – Но мне, наверное, нужно будет немножко помочь встать.

Глава 61

Ближе к двум народ начал рассасываться. В половине второго у большинства дома начинался комендантский час. Сначала казалось, что это очень поздно, потом, что очень рано, а когда Элис подобралась к тридцати годам, снова стало поздно. Все относительно, даже время. Особенно время, пожалуй. Полусонная Сэм помогла Элис слить остатки из бутылок в раковину и со звоном побросать их в контейнер для стекла. Томми ушел домой – они с Лиззи вывалились из дома вместе, как будто собирались двинуть куда-то еще, но в реальности они просто поймали одно такси на двоих и расползлись по родительским домам, молясь, чтобы никто не учуял, что от них несет пивом, сигаретами и сексом. По сути, почти вся подростковая жизнь сводилась к сокрытию того факта, что твое тело уже прекрасно делает все то, что могут взрослые. Именно в это время дети учатся быть отдельными существами – болезненный опыт как ни крути. К половине третьего ночи дом полностью опустел, не считая Сэм, уснувшей в кровати Элис, и Элис, бодрствующей у окна. Она взяла телефонную трубку и набрала номер с записки на холодильнике.

– Слушаю. – Это был не отец, это был Саймон Раш. Помещение, где он находился, гудело и, судя по всему, было набито битком – настоящий вольер, полный писателей-фантастов. Элис представила, как он затыкает свободное ухо своим мясистым пальцем, чтобы заглушить шум.

– Саймон? Привет, это Элис. А папа рядом? – Она бы извинилась за то, что позвонила так поздно, но сейчас это явно было излишне.

– Привет, Элис! Да-да, сейчас. – Она услышала, как приемник накрыла ладонь, а после этого стук, с которым пластиковая трубка предположительно опустилась на полированный деревянный столик. Леонарду потребовалась пара минут, чтобы добраться до телефона – Элис живо представила себе, как он идет через весь номер, пробираясь сквозь толпу друзей, которые болтают, хохочут, пьют, курят и веселятся напропалую. Может быть, с возрастом возможности устраивать вечеринки с друзьями вовсе не ограничиваются, как и возможности любить, если выстроить свою жизнь так, чтобы они в нее умещались. В конце концов Леонард, слегка запыхавшись, добрался до телефона.

– Что случилось, Эл? С тобой все в порядке? Ночь на дворе!

– Все хорошо, пап. – Она сама хотела, чтобы он поехал на конвенцию, потому что так ей будет проще сделать то, что она собиралась. В первую очередь она должна быть взрослой и только потом его дочерью, а не наоборот. В детстве у Элис отлично получалось воспитывать себя самостоятельно – решать, во сколько нужно приходить домой, получать хорошие оценки, – но она совершенно забывала делать это, будучи взрослой. – Я просто хотела сказать «спокойной ночи».

Леонард выдохнул.

– Фух, ты меня напугала. Вы хорошо повеселились?

– Естественно, – ответила Элис. Ее тело наконец-то опять начало нормально шевелиться, потому что до этого они с Сэм несколько часов просидели перед зеркалом на дверце шкафа, пробуя на себе все красные помады, которые у нее нашлись, обсуждая Итана Хоука и Джордана Каталано и задаваясь вопросом, действительно ли все фильмы, которые им нравились, были так хороши или же просто актеры в них были такие красавчики, что все остальное просто отходило на второй план. Они оставили отпечатки своих губ на внутренней стороне дверцы: сначала в виде прямой линии, а потом расцеловали полдвери, оставив на ней облако из поцелуев, в точности как на обоях. – А у вас