(6) Термин FOMO (Fear of missing out) указывает на большее расстройство, нежели просто социальная тревожность, связанная с соцсетями – хотя в первую очередь он означает именно это – и страхом пропустить важную информацию, событие, которое в этот самый момент происходит где- то далеко, в Сан-Франциско, Токио или Вануату. На фоне сотни возможных способов прожить жизнь как на всех этих картинках присутствует и страх никогда не попробовать их на вкус, не пережить их, страх упустить что-то более значимое: а так ли мы живем, как хотим жить? Впору дополнить этот акроним: FOMYL – Fear of missing your life[10].

(7) Где все происходит? У меня, поселившегося вдали от родного города (Брюсселя), иногда создавалось впечатление, что все происходит именно в нем, а не там, где я жил (в Париже). Однако выбранный мной для жизни город действительно больше, и он лучше подходит к выражению «там, где все происходит». Но проблема ведь не в размерах и площадях: если б я переехал из деревни в мегаполис, впечатление было бы примерно таким же. Тут важно скорее то, что я – единственный в семье, кто вообще переехал, ведь там, а не здесь проходит жизнь моей семьи (не имеет никакого значения тот факт, что члены семьи видятся друг с другом не чаще, чем со мной, так как я регулярно навещаю их): факт заключается в том, что я там не живу.

Такое ощущение со временем сгладилось не только потому, что моя семья увеличилась здесь, но и потому, что я хоть и с трудом, но все-таки понял простую истину: для меня все происходит там, где я сейчас.

(8) Когда мне исполнилось девятнадцать лет, я целый год просидел (иногда полулежа) на диване в гостиной матери, где тогда жил, замкнувшись там, растекшись среди мебели. Это был период отступления, вообще вне мира, вне его круговорота; по жизненной шкале это эквивалентно дивану, на котором бездельничал Обломов в одноименном романе. Однако моя недвижность не была мечтательной летаргией, идущей от лени или праздности, – нет, это были парализующие размышления, через силу, о смысле жизни, с целью придать его именно моей (множество вопросов, окутывавших смысл словно мантией, создававших завесу густого тумана), и о том, что мне конкретно следует делать в жизни (выбранное мною изучение литературы не выглядело удовлетворительным ответом).

Я отчетливо сознавал, что, дабы вырвать себя из этого состояния, нужно было инициировать движение (выход не мог бы найтись, останься я в том неподвижном состоянии), побороть бездеятельность (как у тех, кто пролежал слишком долго и теперь должен напрячь все мускулы), и больше других вопросов внимание к себе требовал один: получится ли у меня преуспеть в жизни. Я чувствовал себя одним из тех прилипал, какие бросают в оконное стекло, чтобы они приклеились к нему и потом медленными движениями, теряя всякую форму, сползали вниз. Ибо и мой период, по примеру обломовского, переживался не как каникулы и счастливый отдых – нет, но как драма (с вялотекущим процессом дистилляции, без особых мучений). Еще я задавал себе вопрос – насколько весь этот сидячий период соотносился по времени с кругосветным путешествием. Сколько за то время, что я просидел, можно проехать километров, сколько стран посетить или вообще объехать весь мир? При этом не зная, получил бы я больше ответов на свои вопросы, если бы все это проделал в действительности.

В течение дня люди, приходившие в дом, на минутку-другую присаживались напротив меня, чтобы побеседовать, немного отдохнуть, когда уже сделали одно дело и пока еще не перешли к другому; я восседал с видом гуру, а они как будто хотели попробовать ответить на мои вопросы или разделить со мной мое состояние. Ибо как возможно разделить чей-нибудь энтузиазм, так можно разделить с кем-нибудь и его полнейшую безынициативность.

7

Семья

(1) Я лежу на диване, просыпаюсь, у меня на груди ребенок: мой первенец, его вместе с Е. привезли из родильного дома. От мысли, что теперь на мне пожизненная ответственность за него, меня охватывает настоящая паника.

(2) Моя четырехлетняя дочка показывает пальцем на улицу, где стоит мотоцикл, и говорит: Вот однажды я влезу на такой и уеду с каким-нибудь незнакомцем. И я вдруг предвижу всю эту сцену из будущего: оба они на пятнадцать лет старше, и она прямо так и поступает (но при этом рассчитывая на то, что отвечаю за нее все-таки я).

(3) На фотографии – я, пятилетний малыш, заснувший в школьном дворике; прикорнув, я обнимаю деревянную собачку. До самого недавнего времени я был уверен, что это фото сделано на тротуаре за пределами школы, и никак не мог понять, кто же меня сфоткал, как этот снимок попал в семейный альбом и как вообще вышло, что меня забыли одного посреди улицы. Теперь я знаю, что все это не так, но, когда я смотрю на фотографию, я думаю только о своей версии, к которой так привык: меня здесь просто забыли.

(4) До десятилетнего возраста я рос вместе с родителями – они, хоть и разошлись, продолжали жить вместе. В то время такое было не очень понятно – ни с логической стороны, ни с эмоциональной. Семья разобщенная, но при этом существующая вместе, оставшаяся такой и после распада (кое-что поменялось) благодаря покладистым характерам каждого из ее членов и обоюдному желанию проявить эмоциональную гибкость. Мой семилетний сын, впервые увидев моих родителей, приветствовавших друг друга словом Здравствуй! с удивлением спросил их: Так вы знакомы?

(5) В гараже – деревянный сарай в глубине сада – отец учит меня химии, это активная связь «отец – сын». Я внимательно слежу, как и в каждое субботнее