Шрифт:
Закладка:
Но я услышал достаточно. Мне нужно было выбраться из этого места, подальше от зомби, в реальный мир, где я мог бы спросить незнакомого человека, какой сегодня день на самом деле…
Я пытаюсь свесить ноги с кровати, готовя мышцы к бегству. Я не уверен, где находится путь к отступлению, но проработка этого вопроса может подождать. Однако мои ноги почему-то не касаются пола, вместо этого верхняя часть моего тела скрючивается вперед и вбок, в то время как все остальное остается на своих местах…
Резкая боль в сгибе локтя заставляет меня вскрикнуть. В метре подо мной – пол; падая, я готовлюсь к удару, когда мое лицо приближается к линолеуму…
– Медсестра! Он пытается встать с кровати!
На меня наваливаются зомби. Враг! Я бью кулаками и ногами и пытаюсь освободиться, но ничего не получается должным образом, сигналы, которые я посылаю своим рукам и ногам, где-то теряются и…
Я учуял своего отца раньше, чем увидел его – водка и Aramis[14], – и его тело остановило мое падение, моя голова уперлась в его грудь, его сильные руки заключили меня в редкие объятья, и он нежно забормотал над моей макушкой:
– Джоэл, Джоэл, Джоэл, – так скандируют футбольные фанаты, – мой сын, мой мальчик, мой Джоэл.
В тринадцать лет я уже был сильнее своего отца. Но теперь он держал меня без особых усилий, и шок от этого заставил весь оставшийся пыл иссякнуть.
Мое тело никогда меня не подводило. Всю мою жизнь оно повиновалось моим желаниям, делало меня быстрее и умнее, помогало мне соответствовать.
И теперь внезапно оно мне изменило.
5 января 2000 года
7. Керри
– У меня на лице зубная паста? Или в моих волосах помет чайки?
Тим оглядывает меня, пока мы пересекаем спортивную площадку.
– Ты прекрасно выглядишь.
– Тогда почему все так на меня пялятся?
Он никогда не был наблюдательным, но теперь торопливо озирается вокруг и кивает.
– Ты права. Как это… – я вижу, что он ищет точно подходящее слово, – …своеобразно.
Мы быстрее идем к общей комнате Sixth Form. Когда мы поднимаемся по ступенькам в передвижной вагончик, я чувствую запах сырости. Здесь нет ничего от «Общества мертвых поэтов». Я не хочу заходить внутрь. Большую часть последних четырех дней я провела в душной больнице, а снаружи воздух восхитительно острый, синева неба заставляет мои глаза слезиться после нескольких суток искусственного освещения.
Но один из учеников указывает на меня, так что, возможно, нам нужно спрятаться, прежде чем все пойдет точно так же, как в «Плетеном человеке».
Температура в общей комнате холоднее, чем снаружи, но, по крайней мере, мы одни. Я выливаю воду из чайника, который стоял там с тех пор, как мы расстались перед Рождеством, и смотрю, как бежевые хлопья известкового налета исчезают в сливном отверстии. Могла ли жесткая вода стать причиной, по которой у Джоэла отказало сердце?
Даже когда я не в больнице, я постоянно задаю себе подобные вопросы. Почему это случилось с ним, почему тогда, почему я была там? И главный вопрос: что, если я делала искусственное дыхание неправильно? Не потому ли Джоэла снедает ярость, которая возникла, едва он очнулся, что я не смогла обеспечить его мозг достаточным количеством кислорода?
– Они все еще там, – сообщает Тим.
Я поднимаю взгляд, насыпая серый кофейный порошок в две чашки. Когда я беру чайник, из носика вырываются клубы пара и вода булькает.
Этот клокочущий звук мне кое-что напоминает. Мое сердце колотится, прежде чем я осознаю́, что именно: закрыв глаза, я вижу Джоэла, лежащего на траве, его рот открыт, он задыхается, такое же предсмертное бульканье…
Я слышу, как чашки разбиваются о линолеум, прежде чем замечаю, что кипяток выплескивается мне на ноги.
– Осторожно, растяпа! – кричит Тим, но уже слишком поздно, жидкость пропитывает мои колготки, ошпаривая мне кожу.
Несмотря на боль, я наклоняюсь, чтобы подобрать кусочки фарфора.
– Керри, у тебя ожог! – он у раковины, наполняет водой миску для мытья посуды. Мои голени покалывает, когда начинают образовываться волдыри, но единственное, что имеет значение, это то, что все остается так, как было раньше…
– Ради бога, Керри, прекрати это делать! – голос Тима звучит испуганно, но в любом случае я закончила, так что я выпрямляюсь, держа в липких от кофе ладонях осколки кружек. Без предупреждения он опрокидывает миску, и волна холодной воды окатывает мои колени, голени и попадает в новые ботинки Doc Martens, которые я получила на Рождество.
Ожоги болят ничуть не меньше, зато теперь меня отвлекает жидкость, стекающая по нейлону и заливающаяся мои ботинки.
– Какого черта ты это сделал?
– Я… – он моргает, словно так же озадачен своим поведением, как и я. – Я не мог просто стоять там…
Мы пристально смотрим друг на друга.
Мы собираемся вернуться к этому? Поговорить о том, что я делала в канун Нового года и чего он не делал? Обсудить, почему я помню эти восемнадцать минут совсем не такими, какими их помнит Тим.
Пока по полу растекаются лужицы, я решаю, что мы должны это сделать, и он вздрагивает, поскольку знает, что сейчас будет и…
– Тим, то, что ты всем говорил о вечере перед Новым годом…
– Пожалуйста, Керри. Я усвоил этот урок, в следующий раз все будет по-другому.
Я пристально смотрю на него. Значит, он действительно помнит. Я должна действовать осторожно.
– Это не значит, что ты не подходишь на роль врача или что-то в этом роде. Но то, что ты рассказывал людям – это неправда и…
Его глаза расширяются, и я осознаю, что он выглядит таким же испуганным, как и в Лаунсе.
– Мама не должна знать, – шепчет он. – Тебе известно, какая она. Если до нее дойдет, что произошло на самом деле, это ее убьет. Это единственная причина, по которой я солгал…
Звенит звонок на урок.
Подобно собакам Павлова, мы реагируем так, как нас учили. Время занятий, все остальное может подождать. Тим бросается к раковине, ставит пластиковую миску на место, с мокрым шлепком кидает в нее влажное кухонное полотенце, и мы спешно покидаем здание.
Когда мы направляемся к научному блоку, я принимаю решение поговорить с ним сегодня вечером, по дороге домой, пока ситуация еще больше не вышла из-под контроля.
Он хочет защитить свою маму и себя. Элейн Палмер совсем не та милая, храбрая мать-одиночка, которой ее видят все остальные. Но должен же быть способ не сделать ее несчастной и при этом сказать правду?
Когда я погружаюсь в химию, знакомая обстановка лаборатории заставляет меня впервые за четыре дня почувствовать себя нормально.
Наши одноклассники пялятся на нас, но я убеждаю себя, будто это потому, что нижняя часть моего туловища все еще мокрая.
Мистер Сайкс появляется из кладовки и хлопает глазами, глядя на нас так, точно последние две недели охранял чашки Петри и горелки Бунзена.
– Что ж, вот мы все и собрались здесь. Вы, наверное, помните мое скептическое отношение к идее, что так называемая «проблема миллениума» приведет к концу света. Мой восторг от собственной правоты немного омрачен одним фактом: вместо того чтобы собирать осколки пейзажа после Армагеддона, мне суждено провести утро с вами, пытаясь объяснить механизм реакции нуклеофильного присоединения, типичный для альдегидов.
«В действительности вы всех нас любите», – думаю я.
Он кривит лицо в подобии улыбки.
– Однако прежде чем мы примемся за этот неминуемый квест, хочу показать кое-что еще, – он лезет под свой стол и достает старую сумку Marks and Spencer, вытаскивает из нее прямоугольную коробку и представляет ее нам, как будто это важный прорыв в органической химии. На самом деле в ней потрепанное на вид шоколадное святочное полено.[15]
– Нужно разобраться со слоном в комнате. Потому что двое из нашего класса в канун Нового года занимались довольно необычными вещами, и я взял на себя смелость купить довольно свежий торт, уцененный из-за внешнего вида.
