массаж сердца.

– Я не думаю, что со мной что-либо когда-либо было не так.

Она наклоняется, и я чувствую запах цветочных духов, которыми пользовалась моя первая девушка. Странно. Я никогда не видел в Керри кокетливую девчонку.

– Но люди нашего возраста не падают замертво просто так, без причины…

– Не говори так!

Керри краснеет.

– Извини. Но должна быть причина, и они должны ее найти, мы уже говорили об этом, Джоэл.

Неужели? Люди продолжают твердить мне, что мы уже обсуждали всевозможные вещи, и когда я отвечаю, что не помню, они обвиняют лекарства, которые мне дали, чтобы ввести в кому.

А еще консультант сказал, что это может быть повреждение мозга, так как в течение восемнадцати минут я был… ну, мертв.

– Значит, ты тоже думаешь, что я умер, не так ли?

– Ну… – Керри ковыряет ноготь на безымянном пальце левой руки. Все остальные ногти идеальны, но этот – красный, обкусанный почти до самого конца, как будто она решила выместить на нем весь свой стресс. – Только технически.

Моя нога начинает дрожать под простыней. Мы оба это видим.

– Но люди не могут воскреснуть из мертвых, разве что у Стивена Кинга.

– Ты хочешь снова услышать, что тогда произошло? – спрашивает она, кладя руки под бедра, чтобы больше не бередить свой кровоточащий палец. – Я знаю, что Тим рассказал тебе, и я не хочу тебя расстраивать. Но если вы что-то упустили, незнание может быть хуже, чем знание.

Только три человека видели все: Ант, Тим и Керри. Ант не хочет говорить со мной об этом, потому что это «слишком психическое». Тим выдал подробный отчет. Но я запретил ему посещать меня, поскольку казалось, будто он получает несказанное удовольствие оттого, что стал моим спасителем. Все это делает Керри единственным человеком, которому я могу доверять.

– Тогда продолжай.

– Помнишь, как играл в Лаунсе той ночью?

Помню ли я? Или это воспоминание, которое я собрал по кусочкам из других эпизодов свой жизни?

– Да, конечно.

– Была почти полночь, и я… случайно взглянула на лужайку и увидела, как ты упал, – она почему-то краснеет. – Я поняла: что-то не так, подбежала к тебе, а ты, похоже, не дышал, поэтому я отправила Толстяка Мэтта за «Скорой», а сама… – она замолкает. – Я делала искусственное дыхание, чтобы ввести кислород в твою кровь, а Тим делал массаж, потому что твое сердце перестало биться.

– И наполовину сломал мне чертовы ребра! Да, он мне рассказывал. Но с чего ты взяла, что я был мертв? Может быть, ничего из этого не было нужно. Может быть, из-за того, что Тим сделал, я стал более больным.

– Нет, Джоэл. Были признаки.

– Какие, к черту, признаки?! Какой-то хвостатый парень с огнем, вырывающимся из задницы, пытался унести меня в ад?

Она вздыхает.

– У тебя остекленели глаза. Дважды ты вздохнул, но звук был какой-то неправильный. И еще одна вещь – ты это… обмочился.

– Я обоссался?! На глазах у всех?!

Керри мрачно кивает.

– Думаю, что только я заметила. Я сделала все возможное, чтобы никто не подошел достаточно близко, чтобы увидеть. Хотя тебе не стоит смущаться, просто мышцы расслабляются, когда мы…

Когда мы умираем. Я закрываю глаза. Остальные – ублюдочные лжецы. Но Керри? Если Керри так говорит, это должно быть правдой.

– Искусственное дыхание? – никто раньше не объяснял эту часть. – Еще раз, что это такое?

Она снова краснеет.

– Эм-м. Его еще называют «поцелуем жизни», но это никакой не поцелуй. Это просто передача воздуха в чужие легкие.

– Своими губами?

Румянец становится еще гуще, и она кивает.

– Иди домой, – я продолжаю лежать с закрытыми глазами.

– Я только что приехала. Папа заедет за мной только в семь.

– Прогуляешься. Тебе нужны физические нагрузки, а то ты слишком пухленькая. – она не пухленькая, она великолепна. Но я так унижен всем этим, что хочу причинить ей боль. – По крайней мере, ты можешь уйти. Я-то, блин, не могу.

– Все знают, что ты был без сознания, что у тебя не было выбора, – говорит Керри. – Никто не думает, что ты когда-нибудь поцеловал бы девушку вроде меня, если ты беспокоишься из-за этого. Я расскажу всем, кто спросит…

Я игнорирую ее. Что-то шлепается на кровать – спортивный журнал. Она всегда приносит мне какой-нибудь подарок.

– Вернусь завтра. После полудня. Если тебя все-таки переведут, можешь попросить свою маму позвонить моей, чтобы я знала, куда идти?

Я не отвечаю, но слышу, как она застегивает пальто и как ее шаги удаляются, на этот раз куда менее решительные. Я хочу повернуться и позвать ее обратно, пошутить, что, по крайней мере, это был не Тим с его ужасными тонкими губами.

Я хочу поцеловать ее.

– Она ушла, – сообщает Вацлав. Когда я открываю глаза, он качает головой; его массивные брови буквально сходятся над переносицей, так сильно он хмурится. – Если ты захочешь извиниться, когда увидишь ее в следующий раз, тебе понадобятся все друзья, которых ты сможешь найти.

Вацлав – идиот. У меня никогда не было проблем с тем, чтобы заводить друзей. Если что, у меня их слишком много.

Это всего лишь вспышка.

На следующий день после того, как меня переводят, тренер Коули и капитан команды до восемнадцати лет Мюррей появляются у моей кровати, неся то, что выглядит, как целый фруктовый ряд в Tesco.

– Эй, ты в порядке, Человек-банан? Принесли тебе кое-какие припасы.

Мое прозвище отчасти связано с тем, что я ем много фруктов, а отчасти с шуточками в раздевалке.

Но даже несмотря на то, что мы все видели друг друга обнаженными бесчисленное количество раз, прямо сейчас я хочу спрятаться под больничным одеялом. Сидя здесь в своей отвратительной клетчатой пижаме, подключенный к аппаратам, я чувствую себя больным человеком.

Хуже того – по жалости в глазах Мюррея я могу судить, что я и кажусь именно таким.

Пошел он к черту. Я играю лучше, и ходят слухи, что он все равно вылетит в этом сезоне.

– Мы проиграли без тебя, солнышко, – говорит Коули. Он тот, на кого я должен произвести впечатление. Его собственная карьера закончилась после травмы, и мне всегда было его жаль. – Тейлора унесли на носилках после жесткого подката.

Я ухмыляюсь.

– Хотите увидеть действительно жесткий подкат? – начиная расстегивать свою пижаму, я уже сожалею об этом. Но я не могу остановиться. Я распахиваю ее, чтобы показать им свою грудь. – Проснувшись, я подумал, что провел десять раундов с Тайсоном.

Но они не смеются, они съеживаются. Слишком поздно я вспоминаю свою собственную реакцию накануне, когда Вацлав подставил зеркало, чтобы показать мне, почему мои ребра все еще так сильно болят. Мое отражение было черно-синим, фиолетовым и зеленым, как разноцветное пальто в «Иосифе и его удивительном плаще снов»[22].

– Да ладно, ребята, все не так уж и плохо. Я вернусь на поле, не успеете оглянуться.

Мюррей выдавливает из себя печальную усмешку.

– Наверняка это было больно.

Я собираюсь сказать ему, что ничего не чувствовал, потому что в то время был мертв, но останавливаю себя.

– Ничего особенного.

Коули все еще пялится на мою грудь.

– Ты можешь не торопиться снова приводить себя в форму, хорошо, Джоэл?

Он никогда раньше не называл меня по имени. В клубе с учениками обращаются гораздо хуже, чем с членами команды. В наш первый год они гнобили нас – заставляли чистить сортиры, прислуживать взрослым игрокам. В этом году они превращают нас в футбольные автоматы, подающие мячи.

Глаза Коули встречаются с моими, и вспышка понимания проходит между нами.

Я смотрю в ответ вызывающе и решительно.

– Конечно, тренер. Но я вас не подведу. Игра для меня – это все.

– Хорошо, Гринуэй. Сколько бы времени это ни заняло, мы будем тебя ждать.

12 января 2000 года

9. Керри

– Никто не смотрит. Но ты должен поторопиться!

Кровь стучит у меня в ушах, когда Джоэл выбегает из арки позади меня, направляясь к двойным дверям.

Я не хочу, чтобы он покидал отделение, где он под присмотром, но он грозится, что, если я не помогу сейчас, позже он улизнет сам. А я не могу так рисковать. Плюс мне нужно, чтобы он