доверял мне сегодня вечером.

– Скажи, когда!

Медсестры проводят кропотливую операцию на торте с лимонной глазурью, принесенном чьим-то родственником. Когда я выхожу вслед за Джоэлом, я чувствую прилив адреналина из-за того, что мы нарушаем правила.

– На лестничную клетку, – пыхтит он. Мы притворяемся, что для него совершенно нормально иметь объем легких пенсионера, потребляющего восемьдесят сигарет в день. – На случай, если кто-нибудь… увидит нас, пока мы… ждем.

Мы на пятом этаже, и за металлическими перилами мир исчезает по спирали, как на рисунке Эшера. Я стою на страже рядом с верхней ступенькой, так что если Джоэл действительно упадет, то он, по крайней мере, не скатится с лестницы.

Это новая я – готовая к действию. В очереди за обедом, в автобусе, в торговом центре на Черчилл-сквер я рассматриваю людей, находящихся поблизости, в поисках признаков неминуемой остановки сердца.

«Дыхательные пути», «Дыхание», «Кровообращение» теперь прописаны во мне, как буквы на карамельной палочке. Мышцы моих рук наконец-то перестали болеть, но они готовы качать и колошматить чью-то грудь в такт: «Слониха Нелли упаковала свой хобот…»

– Мне нужно… одолжить твое пальто.

Я уже на полпути к тому, чтобы снять его, прежде чем понимаю, что он имеет в виду.

– О нет. Ты ни за что не выйдешь на улицу. Температура ниже нуля.

Джоэл пожимает плечами, и это движение заставляет его поморщиться: врачи говорят, что на заживление хряща между ребрами может потребоваться еще месяц.

– За последние двенадцать дней я чувствовал только запах больничной еды, судна и антисептика. Мне нужен свежий воздух.

– Ты ведь не послушаешься меня, так?

– Обычно я добиваюсь своего, потому что я невероятно очаровательный!

«Очаровательный» – совсем не то слово, которым можно описать Джоэла последние несколько дней. Он давит психологически, а иногда и физически, и в основном на меня.

– Лучшее, что я могу предложить – это напиток из чайного киоска. Последнее предложение.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Керри. Я буду любить тебя вечно.

Он смотрит на меня глубокими щенячьими глазами янтарного цвета. Я моргаю, прогоняя воспоминание о тех же самых глазах, невидяще уставившихся в черное небо.

Мы оба слышим сигнал лифта, когда он прибывает на наш этаж.

– Веди себя нормально, – произносит он и выпрямляется, но я вижу боль на его лице, когда он открывает противопожарную дверь. В лифте уже несколько пациентов плюс медсестра. Она смотрит на нас с подозрением. Мы неуместны в больнице – слишком молодые, слишком живые. Даже Джоэл после двадцатиминутной смерти.

– Прекрасный день для прогулки, – говорит Джоэл, и медсестра многозначительно смотрит на его стариковские клетчатые тапочки.

Он ждет, пока кабина опустеет, и выползает, шаркая ногами.

– Пожалуйста, мы можем выйти, Керри? Ведь я еще даже не вдохнул воздух двухтысячного года, не так ли? Он может пахнуть по-другому.

Я принимаю решение, о котором могу пожалеть.

– Ты голоден?

Джоэл пожимает плечами.

– Я забыл, как выглядит настоящая еда.

В закусочной никого нет, кроме нас. Окно запотело, и пока мы ждем заказ, я провожу по стеклу ладонью, чтобы увидеть огни больницы, стоящей чуть выше на склоне: меня беспокоит, справится ли Джоэл с подъемом, возвращаясь назад. Даже после спуска с холма ему потребовалась целая вечность, чтобы отдышаться.

– Видишь, воздух точно такой же, как и в прошлом веке.

Он снова пожимает плечами.

– Да, но ощущать запах жареной картошки лучше, чем стариковский пердеж.

Шутки позволяют мне держаться, заставляют поверить: все, что ему нужно, чтобы мозг и тело восстановились – это время. Он все еще… почти красив – обычные слова, такие как красивый или привлекательный без приставки «почти», не слишком подходят. Его кожа сероватая, а карие глаза запали в глазницы. И он насторожен, словно я собираюсь указать ему на его уязвимость.

Парень выходит из-за прилавка с теплым свертком и бутылкой уксуса огромного размера.

– Он же не умрет у нас на глазах, правда? – спрашивает он меня.

Мы с Джоэлом обмениваемся многозначительными взглядами. Если бы ты только знал, приятель!

Не успеваю я опомниться, как уже хихикаю, и Джоэл тоже, и это превращается в тот смех в задних рядах собрания, который ты пытаешься сдержать, но просто не в состоянии, потому что веселье начинает разрывать тебя, и оно должно найти выход.

Он смеется и кашляет, смеется и кашляет, работник закусочной приносит полную кружку воды.

– Что вас так рассмешило?

– У меня раскалываются бока, – говорит Джоэл, и это доводит нас до истерического хохота, хотя я понимаю, что его ребра, должно быть, убивают его.

В конце концов он выдыхается. Я разворачиваю сверток с картошкой: попавший в ловушку пар сделал ее мягкой и вкусной. Это запах нашего родного города.

Мы едим. Или, скорее, я смотрю, как ест Джоэл. Я не голодна. Отчасти это из-за стресса от ответственности за него, но в основном из-за того, что я уже выпила послеобеденный чай предателя.

Его родители забрали меня из школы пораньше и отвезли в Grand. Я думала, что это угощение в знак благодарности, но булочки застряли у меня в горле, когда стало ясно, чего они хотят взамен. «Нужна операция», – повторяла Линетт, и мне было странно слышать этот убедительный голос, такой знакомый по телешоу и рекламе, теперь обращенный лично ко мне.

Не думаю, что она привыкла к тому, что люди говорят «нет». Джоэл похож на нее.

Вода каплями стекает по стеклу, как кровь, но Джоэл продолжает уплетать за обе щеки.

– Не ешь так быстро, – предупреждаю я. – Я не слишком уверена в своей способности на маневр Геймлиха.[23]

– Чего?

– Это то, что необходимо сделать, когда кто-то задыхается.

– Что бы ты сказала, если бы я попросил тебя вместо этого о еще одном «поцелуе жизни»?

В его глазах вопрос. Если бы я не знала его лучше, то сказала бы, что он флиртует. Но никто не флиртует с Керри Смит, и особенно Джоэл Гринуэй. Я отказываюсь поддаваться на очередную шутку.

– Я бы сказала, что ты недостаточно близок к смерти.

Он отводит взгляд, съедает еще одну горсть картошки.

– Значит, ты действительно собираешься стать врачом?

– Если позволят оценки.

– Как только я выйду, меня больше не увидят мертвым в больнице, – он ухмыляется этой полушутке.

– Они сказали, когда тебя могут выписать? – я смотрю вперед, чтобы он не мог прочитать по выражению моего лица. Я уже знаю ответ. Его родители рассказали мне все.

– Скоро. У них закончились тесты, которые нужно было на мне провести.

– Они нашли причину случившегося?

Он фыркает.

– Нет. Просто не повезло. Но молния не ударяет дважды в одно и то же место.

– Но если они не нашли причину… что, если твое сердце снова остановится, Джоэл? В следующий раз рядом может не оказаться кого-то, кто мог бы помочь.

В следующий раз меня может там не оказаться.

– Черт возьми! Ты говоришь, как моя мама. У них есть лекарства, чтобы лечить мое сердце, но я буду их принимать, если они не влияют на мою игру.

Я делаю глубокий вдох, ощущая в горле привкус желчи и клубничного джема.

– Только… Разве они не могут сделать какую-нибудь операцию? Я читала об этом. Есть… устройство, которое починит твое сердце, если оно снова начнет плохо себя вести.

Мама Джоэла подняла пачку сигарет, чтобы показать, каким крошечным будет имплантат, и попыталась убедить меня, что это правильно. Но я видела накачанную грудь Джоэла. Втиснуть металлическую коробку в его торс было бы все равно что пририсовать усы Моне Лизе.

Кто-то уже делал подобное? Тим бы знал.

– Они и до тебя добрались, – цедит Джоэл. – Мои родители.

Я не могу этого отрицать.

– С тех пор, как это случилось, – мой голос едва слышен, – я просыпаюсь каждую ночь, незадолго до полуночи, от одного и того же кошмара. Ты падаешь вдалеке, но я не могу броситься к тебе на помощь. Фейерверки вспыхивают и гаснут, а ты лежишь там на земле, и никто тебя не видит, кроме меня.

– Это пройдет, Керри. Это всего лишь сон.

Вспышка гнева освещает меня изнутри.

– Ты понимаешь, что они никогда больше не позволят тебе играть, если существует хоть малейший риск, что ты упадешь замертво на поле?

Он таращится на меня.

– Посмотри правде в глаза, Джоэл. Без операции ты больше не сможешь быть футболистом.

Его челюсть отвисает еще