Шрифт:
Закладка:
В ту ночь он не мог заснуть. Его товарищ уже давно храпел на нижней койке, а он лежал с широко открытыми глазами и слушал первые звуки приближающегося шторма, первые мягкие удары поднимающейся волны и почти ощущал ее скользкое, холодное прикосновение. В каюте было абсолютно, почти до черноты темно, и в этой тьме взгляд притягивал еле различимый кружок иллюминатора. Время от времени на нем появлялись брызги. Зенон отворачивался, закрывал глаза, но через минуту открывал их снова и всматривался в круглое стекло. Так он боролся с собой больше часа, потом наконец осторожно спустил ноги вниз и слез с койки. Почти на цыпочках, чтобы не разбудить соседа, он подкрался к иллюминатору, занавесил его и опустил шторку. Немного полегчало. Зенон уже не видел, как вода ощупывает стекло, как пытается проникнуть внутрь корабля, но все равно продолжал думать об этом.
Вначале, если смотреть сверху, вода светло-зеленая. На самой поверхности она почти белая, дальше у нее появляется голубоватый оттенок. Глубже вода становится зеленовато-синей, потом все зеленее и, наконец, такой, будто в нее добавили чернил, а еще ниже — туши. Хорошей черной китайской туши. И там уже совершенно темно. Там темно и мрачно, как на суше никогда не бывает и быть не может. В воде, почти на поверхности, где еще светло, резвятся веселые дельфины, плавают большие и маленькие рыбы с такими мягкими губами, а в зеленеющей глубине, где густеет тьма, стоят, подрагивая плавниками, лупоглазые, с шипами на спине и с твердой, как железо, чешуей отвратительные чудовища, вьются скользкие осьминоги. Их длинные многометровые щупальца висят и лениво шевелятся в воде, однако в любую минуту они готовы напрячься, обвить чье-нибудь тело и жадно присосаться к нему. А еще ниже, на самом дне, растут ужасные леса бесцветных растений, неподвижно торчат волосатые лапы угрюмых деревьев, под которыми расстилаются бледные луга без цветов. Там уже не живет никто, там мертвая тишина и вечный покой. И в эту тишину, в эту тишину…
Когда Зенон представил себе эту картину, по спине забегали мурашки. В темной каюте ему почудилось морское дно, и при мысли, что он мог бы на нем оказаться, опуститься на ослизлый ил, в вонючую, липкую грязь, по которой на паучьих лапах ползают слепые крабы, жуткие пожиратели падали, его тело покрылось холодным потом. Перед его мысленным взором возникли их чудовищные тела, и Зенону вдруг ужасно захотелось услышать хоть какой-нибудь человеческий голос; он уже протянул руку, чтобы разбудить товарища, но вовремя овладел собой и не выдал своего состояния. Потом снова натянул одеяло до подбородка и тихо лежал, не пытаясь больше уснуть. Вслушиваясь в усиливающееся громыхание шторма, Зенон вдруг понял, что это красивое, быстрое и комфортабельное судно — ловушка, куда он попал без своего ведома и согласия, и нет никакой возможности выбраться отсюда.
Так прошла первая ночь после того, как Зенон почувствовал свою болезнь, и следующие были не лучше; страх не отпускал его и наваливался даже днем. Зенон все чаще посматривал на этот дурацкий линолеум в столовой, и иногда ему казалось, что это уже не пол, а морская вода и через минуту он погрузится в нее вместе со стулом и будет спускаться постепенно в темнеющую бездну до черного, страшного дна. Зенон начал проделывать со спасательным жилетом то же, что и Сильвестр. Он держал его всегда в ящике под койкой, а когда ложился спать, вынимал, чтобы в случае необходимости сразу надеть и, хотя бы так подстраховавшись, выскочить на палубу. Однако приходилось быть осторожным, чтобы никто этого не заметил, чтобы это не открылось — ведь тогда его жизнь на танкере станет невыносимой. Он не знал, как справился с этим боцман и догадывались ли о его болезни другие, но во всяком случае разговоров на эту тему не было. Не было, возможно, и потому, что Сильвестр плавал с этой командой уже долго и был своим. А Зенон все еще оставался новым, не прикипевшим к судну моряком, и если бы о нем такое узнали, то наверняка бы не простили: мало приятного иметь в команде человека, который вечно трясется от страха. Тем более что этот страх заразен, как тиф. Зенон помнил обо всем этом и постоянно следил за собой. Но однажды он все-таки не выдержал, сорвался и…
Это произошло на обратном пути. Они шли через Атлантику с полными танками бензина. Зенон прекрасно помнил по рассказам старых моряков, что в последнюю войну танкеры называли «зажигалками», или «кораблями вознесения». Если в судно попадала торпеда, оно сразу взрывалось, и вся команда прямо, без пересадок попадала в рай. Он знал об этом и, хотя теперь не нужно было всматриваться в море в поисках перископа, боялся, что кто-нибудь совершит оплошку, будет неосторожен и посудина вместе с командой взлетит в воздух. На танкере существуют специальные правила безопасности, глупостей здесь никто не делает, костер на палубе не разжигает, но люди сошли бы с ума, если бы постоянно думали о нефти или бензине, находящихся в танках. Однако Зенон думал об этом всегда, а мурашки бегали у него по спине, когда после обеда, завтрака или ужина все доставали сигареты и спички.
Сам он тоже был заядлым курильщиком, но теперь бросил и уговаривал других последовать его примеру, лицемерно приводя все аргументы против курения, какие только мог вспомнить. Он утверждал, что, после того как расстался с сигаретами, чувствует себя значительно лучше, бил себя в грудь, показывая, как ему прекрасно дышится теперь. С большим удовольствием он повыкидывал бы за борт все пачки «Честерфильда», «Уинстона» или «Морриса», а заодно и спички, но прямо ничего сказать не мог и лишь смотрел, как все вокруг дымят, поскольку в столовой курить разрешалось. Но однажды он все-таки не выдержал. На палубе какой-то матрос беззаботно попыхивал сигаретой; Зенон сначала оцепенел, а потом кинулся к нему, вырвал окурок, бросил за борт и заорал:
— Да я тебе, сволочь, все зубы… — и вдруг почувствовал на плече чью-то руку. Сзади стоял Сильвестр. Он пронзил Зенона бешеным взглядом и оттащил в сторону. Теперь боцман уже не называл Зенона «паном», а тряс его и кричал:
— Слушай, ты, сопляк, если ты сию же минуту не успокоишься, то я сам, понимаешь, сам расквашу тебе морду!
Боцман знал, что происходит с Зеноном. Все знал и сказал ему
