Шрифт:
Закладка:
– Ты что?! – успел он удивиться, запнувшись о мою ногу. Дальше стало не до слов. Только крик, сменившийся жутким, утробным бульканьем – колесо «Урала» переехало бедняге грудную клетку, живот под гимнастеркой вспучился, изо рта потоком хлынуло красное, густое. Надеюсь, он умер моментально. Обычный парень, мы даже не ссорились с ним ни разу – но лучше пусть он, чем кто-нибудь из друзей-приятелей. Вариант «вообще никто» в этом случае не подходил.
Глаза из тьмы под грузовиком отливали синевой пополам с зеленью – «цветом морской волны». Сытым, довольным цветом. Кажется, кровь ему понравилась больше, чем пот и моча – хотя того и другого здесь тоже было полно. Я коснулся рукой остывающего лица, зацепил красное, лизнул. Не почувствовал ничего, кроме тошноты. Лишь потом закричал, забился в истерике, почти не наигранной. Прибежали люди, оттащили меня от тела. Медик из лазарета поставил укол, и наступило спокойствие.
У закона претензий ко мне не возникло. Всех устроила версия о неловкости сослуживца, который сам поскользнулся на луже мазута – попробуй тут, среагируй! Кого-то вздрючили, разумеется. Обновили инструкции по технике безопасности, повесили на стену бокса новый плакат с хорошими, правильными словами. Я отлежал пару дней в санчасти, потом вернулся в казарму. Никто из парней меня не винил, а многие даже сочувствовали.
Через месяц дембельнулся водитель командира части, меня перевели на его, водителя, место. Спал я теперь в персональной комнате при штабе, питался в офицерской столовой, командиры взводов называли меня по имени, вполне уважительно. «Тяготы и лишения военной службы», воспетые Дисциплинарным уставом, выражались лишь в растущем пузце.
Я и тут не расслаблялся. Понимал, что его благодарность может оказаться лишь новым займом, за который придется рассчитываться еще серьезней.
В этот раз не угадал, и оставшаяся служба показалась медом – вопреки теперь уже народному армейскому фольклору. Много безделья, сытной пищи и свободного времени. В далекой отсюда Москве скончался Андропов, пришел Черненко, про которого немедленно стали травить «чукотские» анекдоты. Из-за внешности, наверное. За зимой-весной настало лето и снова осень.
Я уволился в запас – «ушел на дембель», если проще.
* * *
Домой вернулся дождливым октябрьским днем. Ключей при себе не имел, а телеграмму давать не захотелось – будь что будет. Не к маме еду. Позвонил, залязгал замок.
– Ты?! – тетя Эля открыла дверь на цепочку, и эта внезапная осторожность мне очень понравилась. Прошли времена, когда я боялся насупленных бровей и ледяного голоса. Теперь пусть она боится.
– Тебя буквально не узнать, Андрей. Так возмужал, окреп…
– Армия делает из обезьяны человека, – сказал я, снимая в прихожей начищенные сапоги – офицерские, яловые. – Я вот тут подарки привез: тушняк, сгущенка, то-се. В военторге продают.
– Подарки? – переспросила она странным тоном. – Ты решил задобрить старую, злую мачеху и привез ей дефицитных продуктов? Дальновидно, ничего не скажешь!
– А ты все такая же стерва, – сказал я и подступил вплотную. Тетя Эля попятилась, но не быстро – я успел прижать ее к себе.
– Так… это что еще такое? – Брови вскинулись суровой буквой «М», но голос и сбившееся дыхание выдали. Сколько ей лет, интересно? Сорок пять, меньше, больше? Убей, не помню, но морщинок у глаз почти нет, и горячее тело под халатом совсем не оплыло.
– Не прикидывайся, ты ж сама хочешь, – хмыкнул я и потащил ее в спальню. Сопротивлялась она не сильно, а вскрикнула только раз – когда влепил ей, наконец, оплеуху.
– Давно хотел это сделать, сука, – сказал я, сдирая халат и белье под ним. – Ноги раздвинь по-хорошему! Или еще отвесить?!
Она начала стонать сразу же, тело выгнулось подо мной, забилось.
– Не хочу, не хочу, подонок… ох-х…
Тонкие, сильные ноги обняли меня и сдавили, а после первого раза пришлось остаться в ней – не выпустила.
– Я же знал, что тебе понравится! – рычал я в ее закатившиеся глаза и распахнутый рот. – Любишь грубо, да?! Больно любишь! Сучара ты конченая, подстилка, давно тебя надо было… переворачивайся, раком вставай! Щас я тебе!..
Потом мы лежали на мокрых простынях, и сил уже не было. Все болело, как после дикой скачки.
– Ты теперь мой, понятно? Только попробуй найти себе какую-нибудь…
– Размечталась! У тебя муж есть… где он, кстати?
– Какая разница?! Ты мой, и попробуй только…
– Щас опять по морде дам. Или не дам. Ты ж от этого кайфуешь, спецом провоцируешь? Не буду ни бить, ни трахать, мучайся!
– Урод, подонок, выродок Людкин… ум-м, да, да… еще…
* * *
Поселился я в своей прежней комнате – маленькой и тесной по новым ощущениям. Дядя Савва вечером поздоровался с непонятной робостью, а ночью его жена прокралась ко мне на цыпочках. Стонов и криков, правда, сдержать не смогла, но никто до утра так и не пришел разбираться. Трусливое чмо этот Савва, хоть и ростом удался!
Мир населен баранами – теперь я был в этом уверен. Мир волков, в котором сила решает все, а еда и самки достаются самому лютому, кровожадному, «забивающему» на любые правила.
Светящихся глаз я той ночью не видел – похоже, секс ему был без интереса, а мне достался в порядке поощрения. Как солдатский отпуск. Отрабатывать предстояло позже, и в этот раз я не сомневался.
Точно знал, кто мне должен и где отыскать этого человека.
* * *
Кира, к ее несчастью, так и не переехала за два года, жила все в той же убогой пятиэтажке с гаражами во дворе. Там я и спрятался. Утром видел, как несостоявшаяся партнерша куда-то ушла, весь день проболтался между подъездом и дворовой беседкой, терпеливый, как тигр в засаде. Как сама смерть. Советские люди в то время были непуганым стадом, опасались все больше хулиганов-пьяниц и явных уголовников. С наколками, щетиной, золотыми фиксами. Симпатичный, аккуратно одетый парень внимания не привлек. Тропинка от остановки автобуса пролегала мимо гаражей, Кира вернулась в сумерках именно этим путем, кратчайшим. Вернулась не одна. Рядом плелся тощий, длинноволосый юнец, моложе ее на вид – а может, она сама выглядела слишком взрослой. Рано созревшая
