– Я не боюсь, – ответил сдержанно, но щеки начали гореть. – Отслужу, если надо.

«Игры в любовь» как раз намечались – по полной программе. С девицей по имени Кира, не особо красивой, но стройной, грудастой, острой на язык и с очень игривым взглядом. Мы познакомились в компании пару дней назад, долго танцевали под Челентано и Boney M, проводил ее до подъезда.

– Пошли к тебе.

– Ух ты, скорый какой! – усмехнулась она между поцелуями и сбросила мою ладонь со своих ягодиц. – Прям поезд-экспресс!

– Че, типа, «не такая»? До свадьбы ни-ни?

– Ну, почему же? Сегодня предки дома, а к выходным на дачу собрались… тогда и… ну все, пусти уже. Потерпишь, не расклеишься!

Терпеть было сложно, особенно под колючими взглядами тети Эли. Длинные черные волосы моя родственница собирала теперь под заколку, но на Киру она смахивала все равно. Ехидством и дерзостью тона, наверное. Напоминала лишний раз, как долго тянется неделя.

В условленную пятницу дверь Кириной квартиры открылась вполне гостеприимно.

– Выпить-то хоть принес?! Я ж неподатливая, меня еще соблазнить надо!

– Лучший в мире соблазнитель к твоим услугам, – раскланялся я шутовски. – Портвейн «Кавказ», ароматы виноградной лозы и южного солнца!

Говорить старался громко, разлил уверенно, даже хватанул свою порцию лихо, всю сразу. Будто водку. Сладкая терпкая жидкость чуть не застряла в горле, но проскочила. Я в том возрасте почти не пил, потому очень скоро пришло искристое счастье, захотелось много и красиво говорить. Даже стихи читать, если бы вспомнил. Вторая доза «чернил» пошла совсем легко, комната начала кружиться, Кира вдруг оказалась рядом, вплотную, уже в расстегнутой блузке, пахнущая сладкими навязчивыми духами и вином. Будто шлюха. Вспомнились тонкие губы тети Эли, презрительный взгляд, внутри все поджалось. И не только внутри.

– Ты чего это? – удивилась Кира, ее ладонь прервала путешествие по моей ширинке. – Еще не начал и сразу кончил?!

– Нет… в смысле, надо ж раздеться, че мы как не родные?! – попытался я взять ситуацию под контроль. – Ты ложись, я сам…

Под длинной кримпленовой юбкой оказались колготки с затяжками и девчачьи белые трусики, Кира задышала глубже, сама сняла лифчик – телесного цвета, совсем не в тему к трусам.

– Сам, погоди, – бормотал я, разглядывая все сразу, но вместо возбуждения накатывал страх. Сейчас придется расстегивать собственные штаны, а там…

– Да у тебя же совсем не стоит! – вскинула Кира брови. – Я некрасивая, да? Или ты больной?

– Нормальный!

Страх превращался в панику, за разложенным диваном маячила синеглазая тень. Девушка хихикнула, свела коленки вместе.

– Знаешь, я думала, такое только у стариков бывает! На фига ты ко мне пришел, стручок вялый?!

Моя рука метнулась сама, залепила Кире оплеуху, вторую, третью – стерла, наконец, улыбку с губ.

– Ты че?! Охренел, козлина долбаный?! Да я про тебя вообще всем рассказывать буду, какое ты чмо и не можешь ни фига…

Я хотел толкнуть ее в плечи, но ухватил за шею, и Кира вдруг замолчала. Глаза испуганно округлились, рот сделался очень большим, дыхание превратилось в хрип. Она рванулась, но я уже был сверху, прижал всем телом. Кира задергалась и сдалась. Громадный фиолетовый язык полез изо рта, над ним я отчетливо увидел шеренгу зубов и желтую пломбу на коренном.

Именно пломба меня отрезвила.

Пальцы разжались, Кира вдохнула протяжно и сипло, запахло мочой.

Меня начало тошнить.

Поднялся с распластанной девушки, взглянул на себя – ниже пояса все теперь выглядело бодрее, но ненамного. Говорят, маньяки и прочие психи от убийств кончают, только я не маньяк, похоже. Я сильный и гордый мужчина, которого нельзя унижать! Который не будет больше терпеть ни поганых слов, ни презрительных взглядов!

– Не говори никому, – сказал я Кире, и та закивала, глотая воздух частыми жадными вдохами. Взгляд девушки не отрывался от меня – теперь в нем был только ужас. Ярко-синие глаза из-за дивана хотели большего, щекотали мои пальцы, требовали закончить.

– Обойдешься, – сказал я их владельцу, натягивая одежду. – Я тебе не служу, это ты… тебя и не видит никто другой! Что ты будешь делать без меня?!

Кира прикрыла рот ладонью, попробовала отползти, размазанная тушь изрисовала ее лицо забавными клоунскими потеками. Запах мочи и пота сделался сильнее – я где-то слышал, что при удушении это все вытекает в больших количествах.

Развернулся и молча вышел.

* * *

Мой собственный страх навестил меня тем же вечером – вместе с очередной «ломкой». С очередным наказанием. Я корчился, выл тихонько, а в паузах между судорогами ожидал услышать вой милицейской сирены.

Не дождался. То ли Кира не заявила, то ли мою попытку удушения не посчитали даже за мелкое хулиганство. Прошла неделя, другая, месяц. Я закончил школу и успешно «пролетел» со вступительными – прямо на экзамене вдруг навалился сон, а мозги превратились в кашу. Даже вопросы собственного билета не смог зачитать, к удивлению экзаменаторов.

– Ладно, один-один, – сказал я, уже выйдя из духоты аудиторий обратно в жаркое лето. – Мстишь мне? Ну и дурак. Ты ж любопытный, а тут мы могли бы в живого человека залезть, покопаться.

Я произнес это в пустоту, и она мне, естественно, не ответила. Дома встретился взглядом с насмешливыми глазами тети Эли, захотелось влепить ей пощечину, аж ладонь переполнилась зудом – а ирония с лица родственницы вдруг исчезла.

– Работать буду, – заверил тихо и недобро. – До призыва перетопчусь, а потом отдохнете от меня. Совсем отдохнете.

В первый класс я пошел с восьми, потому совершеннолетие было не за горами.

* * *

Призвали меня в мотострелковые войска – в пехоту. На сборном пункте воняло перегаром, худые лысые призывники убивали время байками и анекдотами. Делились чужим армейским опытом, опасались «дедовщины». Клялись, что будут гордыми и ни за что не станут «шестерить». Я помалкивал. Мне было смешно заранее. Будто видел, как все это мамкино воинство болтается червяками на перекладине и покорно чистит унитазы зубной щеткой. Сам я ничего никому не обещал и почему-то совсем не испытывал страха. Ни на «сборнике», ни в эшелоне, ни в части, когда закончился курс молодого бойца и новый призыв перевели в общую казарму. Первой ночью многим из нас пришлось отжиматься и приседать до изнеможения, но меня не тронули – ни тогда, ни потом. Будто чуяли где-то рядом его, набирающего силу. Я особо не расслаблялся и считал эту благодать займом, который придется отдавать с процентами. Где и как? Увидим.

Осень плавно перетекала в зиму, накатывали холода. В далекой отсюда Москве умер