– Он не лучше меня! – вырвалось у Элайны.

– Ты мать, он твое дитя, будь ему хоть сто лет, но ты в ответе, а не он. Ты, Элайна. Ты. Мать.

Элайна ссутулилась, заговорила сквозь слезы, глотая окончания слов, перескакивая с русского не на английский, которым Эстер владела хорошо, а на французский, которого Эстер почти не знала.

– Значит, по-вашему, мать умерла ради того, чтобы Майкл чемпионом мира стал? Это же глупо! Это же… тщеславие! Я лучше всех! Весь ваш спорт – это плохо, это глупость. Кто-то сказал, я читала, точно помню: «Развлечение для бедных, бизнес для богатых и тщеславие для несчастных спортсменов». Как-то так сказано. И правильно! Старик Хоттабыч был абсолютно прав!

– Нинушка тебе и «Хоттабыча» читала? Ты моя родная!

Эстер встала, подошла к сидящей Элайне сбоку и прижала ее сопротивляющуюся голову к своему обширному животу. Так же, как при первой встрече в Еврейском госпитале проделала это с Нонной. Маленькие девочки от этой ласки мгновенно успокаиваются. Давно замечено.

– Когда мой старик футбол смотрит, я его тоже Хоттабычем попрекаю. А про Нину ты не права… Не тщеславие… Она, может быть, и сообразить не успела. Кто знает, как этот выбор на границе миров происходит? Она бы, девочка, и ради тебя умерла, но этой возможности ей не предоставили…

Все. Лучше бы Эстер этих последних слов не произносила! Элайна зашлась рыданиями. А что они пили-то? Чай только и пили.

Глава 186

Дом у Эстер и ее мужа Гриши был большой и богатый. Муж Гриша был с Элайной, как ему казалось, приветлив: говорил с ней дважды. Один раз сказал «здравствуйте», второй раз сказал «спокойной ночи». Остальное говорила жена.

Высокий, худой, опрятный, всегда то ли удивленный, то ли испуганный, Гриша был старше жены, молчаливей и выносливей. Он до сих пор много работал. Как утром уйдет, так к ночи вернется. И все считает, считает, считает чужие деньги. Работа такая: полубухгалтер-полуэкономист.

Домом заправляла Эстер. Гриша ее за это очень любил. Свою Тёрочку, так он звал жену, Гриша любил за все. Если Тёрочка разбила чашку, это прелесть, что такое; если Тёрочка разбила машину, это прелесть, что такое! Что бы Тёрочка ни сделала, это прелесть, что такое. Чашки не в счет, а машины Эстер разбивала редко. И в этом тоже была ее особенная прелесть.

Старуха Эстер привыкла к обожанию мужа лет пятьдесят назад. Раздражало уже.

Грише было дано задание: придумать, где поселить Элайну. На улицу ее не выгонишь, а сама она инициативы не проявит. Так что теперь это Гришины заботы: и велфер Элайне пробить, и поселить ее где-то до первого пособия. Если Гриша не придумает, куда ее девать, Элайна так и останется у них в доме. Гриша придумал. Элайну посадили ситтером в собачью гостиницу. Девушка она добрая, животных любит.

Собачья гостиница находилась недалеко – возле метро Кот Де Неш, а Эстер с Гришей жили в Кот Сент Луке. Элайна могла приезжать в гости. С двумя пересадками. На один талон. Это прелесть, что такое.

Размышляя о том, как славно он выполнил женино поручение, Гриша подруливал к дому. Тихая неширокая улочка с хорошими домами. Здесь живет канадский средний класс. Законопослушные, прилично зарабатывающие люди. Улица у них очень хорошая, а климат не очень. Зимой вместо дороги остается тропинка между сугробами. Лесная речушка сохнет летом, пока совсем не исчезнет, дорога же, наоборот, исчезает зимой. Утром проезжала муниципальная машина, чистила-чистила-чистила, а снега опять навалило выше крыши. Это прелесть, что такое. Сейчас Гриша машину в гараж поставит, лопату возьмет и снег почистит. Полезно для здоровья. Движение – это жизнь!

Странно… Молодой мужчина в длинном черном пальто, стоя на тротуаре, заглядывает в их окна. То подпрыгнет и заглянет в окна первого этажа, то присядет и долго смотрит в бейсмент. Что он там видеть-то может? У Эстер всюду плотные занавески, Эстер – замечательная хозяйка, это прелесть, что такое.

Гриша вырулил на драйвей, подъезжая к воротам гаража, опустил в окне стекло.

– Что вам угодно? – крикнул по-французски. И улыбнулся тоже по-французски, как на работе.

Черное пальто обернулось, посмотрело на номера Гришиного автомобиля и исчезло. Вы такое видели? Это прелесть, что такое!

А потом началось наваждение. Утром следующего дня, когда Гриша уехал на работу, а Эстер осталась в доме одна, в дверь позвонили. Она открыла. На пороге стоял молодой, как теперь говорят, сексапил, пожалуй что и голубой. Не в смысле цвета лица (мороз все ж февральский), а в смысле ориентации. Во что был одет этот молодой, преувеличенно кадыкастый мужчина, Эстер не помнит. Во что-то спортивное. Он говорил по-французски, перейти на английский отказался. Эстер поняла – сепаратист. Говорил быстро, требовательно, непонятно о чем. Квебекских сепаратистов, как большинство монреальских русских, как большинство монреальских евреев, Эстер не любила.

Евреи, даже и родившиеся в Квебеке в каком-нибудь десятом поколении, дома говорили не по-французски, а по-английски. Русские же монреальцы, иммигранты из СССР или из бывшего СССР, в подавляющем большинстве приезжали в Канаду с английским. Их французский был на эмбриональном уровне. Французский приходилось вспахивать с нуля, как целину. Даже после государственных курсов КАФИ (где людям платят за то, что они французский язык изучают) неблагодарные иммигранты из России выбирали языком общения английский. Потому что французский якобы трудней.

Итальянцы, испанцы, румыны и «синенькие» – выходцы из бывших французских колоний в Африке – щебетали по-французски и презирали неблагодарных англофонов-неофитов: что вам английский-то? Тоже ведь неродной! Ленивы просто.

Шла невидимая война языков, в которую были втянуты все. Кроме детей и собак. Только дети и собаки в Монреале были по-настоящему, без предпочтений, двуязычны.

Эстер говорила по-русски и по-английски. И на идиш, на уровне «азохун вэй», то есть кое-как.

– Что я могу для вас сделать? – спокойно проговорила Эстер по-английски, вежливо перегораживая проход живой баррикадой повышенной маневренности, бюстом, животом и бедрами, не впуская пришельца, активно лезущего в дверь.

Внутри какой-то длинной французской фразы кадыкастый произнес имя – Элайна Ив. Еще одно слово, которое Эстер узнала в его тираде, это слово «велфер». Ах, вот вы откуда, дорогой товарищ! Эстер обрадовалась. Так бы сразу и сказали. Нет, Элайна Ив здесь не живет, но Эстер с ней видится и сообщит о вашем приходе.

– Странно, откуда они этот адрес узнали? – удивлялась Эстер, рассказывая маленькое утреннее приключение Грише.

Выяснилось, что Гриша нигде и ни с кем об Элайнином велфере еще не разговаривал и их с Эстер адреса не оставлял. Позвонили Элайне.

– Это Клод! – взвыла Элайна. – Он хочет меня убить!

Эстер сразу взялась за сердце. Сердце было под грудью слева, но справа почему-то болело больше. Что теперь делать? Забирать Элайну обратно и ставить под удар себя и свой дом? Или оставить ее в собачьей гостинице на съедение волкам?

Глава 187

– Откуда он узнал наш адрес? – Гриша допрашивал Элайну сам: Тёрочку надо беречь.

Тёрочка последнее время очень впечатлительная… последние лет двадцать. С тех пор как жизнь детей пошла под откос. Но ведь дети и внуки – все, слава богу, живы. Хоть и несчастны так отчаянно, так очевидно, что любящий отец и дед мог бы и повеситься. Но Гриша терпит. Вдруг жизнь как-нибудь да наладится? Может же такое случиться? Это было бы прелесть, что такое!

– Нонна проболталась. – Элайна поставила диагноз.

Верещать она перестала. Гриша даже удивился. Говорила спокойно, по-деловому. У нее даже как будто бы голос изменился. Или показалось?

Пожалуй, что и нет. Не показалось. Элайна и сама себе удивилась. Первая реакция на сообщение Эстер – привычный страх, раскачиваемый собственной же фантазией, истерика: ах, последний день Элайны настал! А потом как подменили Элайну. А чего бояться-то так? Самое страшное, что может случиться, – пырнет ее Клод ножом. Уже не тем красивеньким, который раньше всегда