Если быть точным, то Арзамас не был основан Грозным. Арзамас в эпоху Ивана лишь получил новое, но зато решающее для его будущего развитие, как и многие другие города. Карамзин также подчёркивает, что «размножение городов» стимулировало развитие торговли и умножало доходы казны.

Торговые пошлины, введённые Иваном, по некоторым показателям были равнозначны монополии внешней торговли, как о том говорил Сталин. При этом на ввозимые драгоценные металлы налагалась пошлина, а вывоз их был, как и ранее, запрещён!

Комплексный потенциал России за годы правления Ивана IV Васильевича умножился в решающей для будущего степени. Карамзин рисовал впечатляющую картину торговли России с Нидерландами, Германией, Испанией, Францией, Данией, Швецией, Средней Азией и Востоком… Он писал о мощи войска, об огромном артиллерийском арсенале Ивана, о богатстве казны. По свидетельству Карамзина через четыре года после смерти Ивана IV доходы казны в 1588 году «простирались до шести миллионов нынешних серебряных рублей» – сумма огромная!

О разорённой ли, истощённой ли Грозным стране это написано?

Однако тот же Карамзин – апологет самодержавия, не понял Ивана. Карамзин называл его и «тираном», и «царём-мучителем», писал, что «если иго Батыево унизило дух России, то, без сомнения, не возвысило его и царствование Иоанново», и утверждал, что «напрасно некоторые чужеземные историки писали о заговорах… сии заговоры существовали единственно в смутном уме Царя…»

Странно, что правоверный монархист Карамзин так истово не верил в возможность заговора против царя Ивана после того, как современный Карамзину император Павел пал жертвой именно дворцового заговора, инспирированного Англией. Да и эпоху до Павла недаром ведь называют часто «эпохой дворцовых переворотов».

Но так или иначе царская Россия словно бы стыдилась эпохи Грозного – как якобы исключительно кровавой и тиранической. И влияние этого клише было настолько велико, что самодержавная царская Россия не рискнула поставить памятник Ивану Грозному – первому русскому царю-самодержцу. Ему не нашлось места среди основателей Русского государства и на памятнике «1000-летие России», установленном в Новгороде, хотя там изображены члены Избранной рады Адашев и Сильвестр.

Невероятно, но факт: царь, отвергнутый самим царизмом… Хотя, если вдуматься, царь Иван погромил своекорыстную княжеско-боярскую элиту так, как это и не снилось крестьянским вожакам Ивану Болотникову, Степану Разину и Емельяну Пугачёву вместе взятым. За что же, спрашивается, было чествовать царя Ивана элите царской России второй половины XIX века? Ведь в своей антигосударственной сути элитарная императорская Россия Александра II была преемницей элитарной боярской Руси конца XVI века… Но от единой и неделимой России Иван IV Васильевич Грозный заслужил памятник себе стократ: именно он смог отстоять ту государственность, основы которой заложил не он, но которая могла бы – если бы не он – рухнуть. Вечным напоминанием о такой возможности для Руси должна быть рухнувшая под тяжестью элитарного самовольства польская «шляхетская республика».

В 2011 году в Москве вышла в свет основательная монография С. Н. Бухарина и Н. М. Ракитянского «Россия и Польша. Опыт политико-психологического исследования феномена лимитрофизации» с ироническим подзаголовком «Пособие для правящих элит лимитрофных государств». Напомню, что в межвоенный период лимитрофами называли Польшу, Финляндию и «страны» «Балтии», игравшие роль «санитарного кордона» Запада против Советской России. (Само же понятие «лимитрофы» уходит в историю Древнего Рима: под «лимитрофами» понимались пограничные области Римской империи, которые должны были содержать войска, стоявшие на границе.)

Указанная монография – прекрасное пособие для изучения и осмысления польско-русских отношений, но ниже приводится лишь один интегральный вывод этого труда, прямо относящийся к вышесказанному:

«В XVI–XVII вв. в Речи Посполитой продолжают набирать обороты процессы саморазрушения. Централизованная власть в лице королей деградирует, шляхта яростно отстаивает свои «золотые свободы». Причём первое является следствием второго».

Это именно и безусловно так – в отношении Польши. Но и в отношении России было бы именно и безусловно так – но с ещё более катастрофическими последствиями, если бы не личная деятельность Ивана Грозного.

Карамзин, противореча сам себе, свой рассказ об Иване заключал словами:

«…добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: …имя Иоанново блистало на Судебнике и напоминало приобретение трёх царств могольских… народ чтил в нём знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования…

История злопамятнее народа!»

Но точнее будет сказать, что русский народ оказался умнее и памятливее российских либеральных историков. Прусский чиновник барон Август Гакстгаузен (1792–1866) в 1843 году совершил поездку по России, изучая земельные отношения. От того времени эпоху Ивана Грозного отделяло два с половиной века, но немец, знакомый с фигурой Ивана по давним «трудам» его соотечественников, удивлялся:

«Да, это был человек несколько странного и неприятного нрава. Но удивительно, что в воспоминаниях русского народа, по сохранившимся легендам, Грозный был человек набожный, добродушный, легко дающийся в обман, и вовсе не стойкий (т.е. не упрямый. – С.К.)…»

Особенно здесь надо выделить слова «легко дающийся в обман», то есть – простодушный, склонный верить людям и в людей… Как это ни странно, но все выдающиеся люди дела в той или иной мере отличались этим качеством, ибо это – одна из черт людей дела. Нельзя совершать великие государственные дела в одиночку, без опоры на людей и без веры в людей. И поэтому в них верили – хотя нередко оказывались лжесоратниками и обманутыми – Пётр Великий, Павел, Наполеон, Ленин, Сталин, Берия… Таким был и Иван IV Васильевич Грозный, почему и остался он таким в памяти русского народа.

Народная оценка, засвидетельствованная бароном Гакстгаузеном, на удивление точна – народ ведь узнавал о жизни и делах Ивана не из записок Шлихтинга, а вначале из живой жизни, а затем – из изустных преданий, передаваемых из поколения в поколение. Причём народные представления о Грозном своеобразно и психологически достоверно преломились в лермонтовской «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», где царь выступает как личность не только грозная, но и благородная, справедливая.

Напомню сюжет «Песни…». На опричном пиру Иван гневается на родственника Малюты Скуратова опричника-любимца Кирибеевича за то, что тот «царской радостью» гнушается и не пьёт, когда «все пили, царя славили»… Кирибеевич поясняет, что безнадёжно влюблён, и тогда Иван дарит ему свой «перстенёк яхонтовый» и «ожерелье жемчужное», предлагая посвататься к избраннице и заключает: «Как полюбишься – празднуй свадебку, не полюбишься – не прогневайся». Однако Кирибеевич утаил от царя, «не сказал правды истинной», что «красавица перевенчана… перевенчана с молодым купцом» – статным молодцем Степаном Парамоновичем «по прозванию Калашников».

Далее в «Песне…» идёт рассказ жены купеческой «Алёны Дмитриевны» мужу о том, как