– Где остальные?! – услышал он хриплый, искаженный подостывшей злобой голос. Говорить Алька не мог, – молча ткнул рукой. Незнакомец перевесился, глянул. Посерел. Губы задрожали. Бухнулся на колени.

– Господи, пронеси! – донеслось до Альки. – Спаси их и меня, грешника!

И всё время, пока два смертника двигались по карнизу, продолжал бормотать. – Только не смотрите вниз! Мальчишки, дорогие, только не смотрите вниз!

Дождался, когда добрались они до трубы, ловко, по-обезьяньи, спустились вниз.

– Спасибо тебе, Господи! – выдохнул он. Поднялся, уже мелованно-белый, и, покачиваясь, ушёл.

Больше Алька его не встречал. До сегодняшнего дня.

– Кто это, мама? Почему это здесь, мама? – встревоженно произнес вошедший.

– Так я полагала – к тебе… – Маргарита Прокофьевна засуетилась. Лицо пошло пигментными пятнами. – Разве нет?

– Мама, мама! – укоризненно повторил сын.

– Я была уверена… Он даже по-французски говорит… – она показала на Клыша. – Эти же не говорят!

– По-французски? – хозяин прищурился. Мазнул безразличным взглядом по Клышу, оглядел остальных.

– Так чему обязан? – обратился он к Гутенко.

– Гражданин Мещерский! У нас постановление на обыск! – отчеканил тот.

– Будьте любезны предъявить, – потребовал Мещерский.

Клыш неохотно выступил вперёд.

– Я – следователь райотдела! – представился он. – Постановление на производство обыска выписано мною.

– Надо же! – поразился Мещерский. С плохо скрываемой брезгливостью. Всё-таки, оказывается, признал.

Клыш насупился.

– Ваше уголовное дело возобновлено по вновь открывшимся обстоятельствам, – объявил он.

Мещерский скривился:

– И что же это за обстоятельства на сей раз?.. Вроде, в прошлый раз всё исподнее перетряхнули.

Тут он искоса заметил, что посеревшая мать покачивается и, кажется, готова упасть в обморок. Подхватил. Усадил в кресло. Забормотал по-французски:

– Мама! Не выказывайте страха. Не забывайте, с кем имеем дело. Это же быдло!

– Но он же говорит по-французски! – повторила Маргарита Прокофьевна. Как неотразимый аргумент.

– Пол-Африки говорит по-французски, – сын ощупал её лоб, оттянул веко. Дотянулся до комода, вытащил пузырек валокордина, инкрустированную золотом рюмочку. Накапал. – Потерпите, мама. Скоро легче станет.

– Хватит шептаться. Шептуны нашлись! – раздражённо вклинился в разговор меж матерью и сыном Гутенко. – Раз уж угораздило жить в России, то и нечего выпендриваться, – говорите как все нормальные люди, – по-русски. Тем более во время обыска. Верно, товарищ следователь?

Клыш смолчал. Он всё с большей досадой подмечал в Гутенко нахрапистость, прежде ему как будто не свойственную.

Мещерский, не отрываясь от матери, оборотился к Клышу:

– Если вы следователь, значит, вы здесь главный. Можно избавить старого человека от издевательства? Видите же, ей плохо. Объясните цель обыска. Хотя бы что намерены искать? Будет проще, если я сам предоставлю…

– Всё, что найдем! – отрубил торжествующий Гутенко. – Приступаем. Понятые!

Клыш злым жестом осадил ретивого служаку.

– Нам нужны договоры на изготовление промышленных моделей, что заключались вашей артелью.

Мещерский посерьёзнел:

– Так вот вы с какого боку!

Он поколебался, скосился на поникшую мать.

– В таком случае подождите! Сам принесу…

Шагнул во внутреннюю комнату.

– Момент! – Гутенко рванул следом. Но наткнулся на преградившего путь Клыша.

– Да ты чего, как пацан?! Он же там всё или перепрячет, или уничтожит! – Гутенко сделал попытку прорваться. – Понятые!

– Остынь! – жёстко потребовал Клыш. Со своего места через распахнутую дверь он хорошо видел Мещерского.

Вальдемар припал к его уху:

– Да ты чо, Клыха? Выдаст – не выдаст! Кому вообще добровольная выдача нужна? Сделаем обыск, и так всё найдём. И всё опишем. Это нам с тобой совсем другая оценка будет…

Воткнулся в сощуренный взгляд Клыша. Отступил:

– Ой дурак! Вот уж дурак!

Через минуту Мещерский вышел с большим почтовым пакетом, туго набитым. Протянул Клышу:

– Здесь всё за последние два года. Многие в одном экземпляре. Постарайтесь не потерять.

Клыш передал папку пунцовому Вальдемару:

– Составь опись. Перепиши каждый документ отдельно. И оформи как выданное добровольно.

Пресекая взбрык, процедил:

– Исполнять!

Зная взрывную натуру Клыша, Гутенко спасовал. Неодобрительно крякнув, принялся оформлять протокол добровольной выдачи.

– А вы что ищете? – Мещерский подошёл к Альке. – Насколько знаю, понятые сами не обыскивают.

– Да вот… Пластинки у вас потрясные, – Алька смутился. Показал винил, который удерживал с краёв двумя пальцами. – Даже Энгельберт Хампердинк. У меня его нет.

– А что-то есть? – усмехнулся Мещерский.

– Недавно Рэя Коннифа достал.

– Вот как? И что именно?

– «Подмосковные вечера».

– Неужто!? Чудные композиции, – Мещерский оживился, всерьёз пригляделся к молодому собирателю. – А старых итальянцев слушаешь?

– Ещё бы! Только для них аппаратура нужна. У меня-то «Днепр-11». Четыре динамика. Тоже ничего. Но у вас, вижу, японская. Наверняка совсем другой звук.

Он огладил рукой динамики. Мещерский невольно улыбнулся.

– Да ты, как погляжу, и впрямь знаток. И что бы хотел послушать на такой аппаратуре?

– Если выбирать? – Алька аж зажмурился. – Джорджа Майкла. Балдею от него. А если б найти Папетти… это вовсе праздник.

– Может, и послушаем, – поообещал Мещерский. Он незаметно подпал под обаяние этого искреннего, восторженного парня. Глянул сочувственно. – Как тебя в эту компашку занесло?

– Так с другом, – простодушный Алька показал на Клыша.

Марик Забокрицкий, всё не отводивший взгляд от стеллажа с надраенными самоварами, придвинулся поближе к хозяину:

– Прощевайте, конечно. Но не могу на ваши самовары налюбоваться. Умом понимаю, что из старья реставрировали, краники сами паяли да прикручивали. Но на выходе – блеск! А другим можно так научиться?

– Вам-то к чему? Вы, сколько знаю, газетчик. Хотя всё можно, если с усердием, – невнимательно ответил Мещерский.

– Усердие будет, – спешно заверил Забокрицкий. – Мне бы только на первых порах помощь. А там уж я сам.

Он неловко повернулся, локтем задел расписную вазу.

– Осторожно! – вскрикнула Маргарита Прокофьевна.

Поздно. Ваза уж с печальным звоном разбилась об пол.

– Простите! Я, кажется, новую вазу разбил, – извинился Забокрицкий.

– И, полно! Не такая уж новая, – Мещерский хмыкнул. Разудало махнул рукой. – Лет сто пятьдесят – двести.

Забокрицкий, собиравшийся предложить деньги за ущерб, замер с совершенно убитым видом.

– Интересный у нас обыск получается, – Мещерский кинул неприязненный взгляд на разложившегося с бумагами Гутенко.

Тот взгляд почувствовал.

– Понятые, – бросил он. – Отставить посторонние разговоры с обыскуемым.

За забором засвистели тормоза, хлопнула раздолбанная дверца УАЗа.

– Есть дома, который в теремочке живёт?! Это начальник районного угро! – донесся с улицы голос Меншутина.

Мещерский отодвинул ситцевую, в петушках занавеску на окне. Выглянул:

– Здравствуй, Борис!

– Здорово, Колдун! Сказали, что к тебе пошли наши следователь с обэхээсником… Клыш! Выгляни, если ты здесь! – крикнул Меншутин.

Дождался, когда в проёме появится Данька.

– Сворачивай Окатовские хренушки и – живо в машину, – потребовал Меншутин. – В Паршино мелкооптовый склад подломили. Опергруппа уже на месте. Но выехали наскоро, без следователя. Надо составить протокол осмотра места происшествия.

– Но я никогда ещё не составлял! – краснея от стыда, признался Клыш.

– То – не принимай в голову. Главное, чтоб подпись следователя стояла. А акт я и сам напишу, – отмахнулся Боб. – Так что, выручишь?

Клыш, тяготившийся обыском, охотно кивнул.

– Тогда поторопись. Надо ещё в Сумбатовскую больницу доскочить. Там стажёрка из мединститута воров видела. Может, получим приметы. Глядишь, сразу и повяжем.

– Нечего вам в больницу попусту гонять, – вмешался Мещерский. – Стажёрка эта в соседнем бараке у завклубом живёт.

– Це дило! Спасибочки, ваше сиятельство! – обрадовался Меншутин. – Клыш, жду!

Данька подхватил сумку, подошёл к Гутенко.

– Заканчивай опись сам! – распорядился он. Громко, для всех, уточнил. – И чтоб, кроме договоров, никаких других изъятий!

Недовольный Гутенко головы