высылайте деньги"; "Встречайте, еду бабами" (речь идет о скифских каменных скульптурах). Первое мое появление с просьбой поставить зачет за практику Мухомор встретил недоверчиво: «Ну да! По блату!» — намекая на мое положение как некоего распорядителя в обеспечении экспедиций снаряжением. Но это для соблюдения формы.

Между тем в нашем институте зам. директора Евгения Игнатьевича Крупнова сменил новый, Петр Дмитриевич Либеров. Необычайно склонный ко всякого рода экономии, он пытался приучить к экономии и меня.

— Зачем ему в экспедицию рулон кальки или там целая пачка писчей бумаги? Хватит полрулона или даже четверть, а писчей бумаги достанет и 100 листов.

— Петр Дмитриевич! У меня учетная единица рулон да пачка. Как я их буду делить? Не буду я рулон откручивать или листы считать.

— Пускай сами крутят, а бумагу можно и на глазок.

В процедуре списания пришедшего в негодность экспедиционного имущества возник некий «момент истины». Петр Дмитриевич пришел самолично оглядеть отобранное на списание имущество. На сваленные в кучу рваные палатки и прочее подобное он только глянул: «Ну, это я знаю. Это, конечно, все негодное». Но когда он увидел посуду, расставленную на полу для списания, возмущению его не было предела. Особенное негодование вызвали две крупные алюминиевые кастрюли. Для компактности их пытались вставить одну в другую, но по равенству диаметров в этом не преуспели, зато как бы спаяли их намертво. Бесцельно съездившие в экспедицию новехонькие кастрюли вызывающе подмигивали первозданным блеском.

— Это что за безобразие! Кто?

— Не знаю, Петр Дмитриевич.

И тут началось. Он стал придираться к каждой мелочи:

— Вот тазик! Он еще как в экспедиции пригодится.

— Петр Дмитриевич! Он же ржавый, и ручка одна у него оторвана.

— Нет, так не пойдет.

И так по всем статьям. Вижу, перечить бесполезно. Нужен обходной маневр, предлагаю:

— Совершенно с вами согласен, Петр Дмитриевич. Но, я думаю, назначать новую комиссию по списанию особого смысла нет. В принципе-то все отобрано. А лучше пришлите вы авторитетного представителя от месткома, и мы отберем все согласно вашим указаниям.

— Хорошо, так и быть.

Прислали Пашу Кожина. Я объяснил ему ситуацию. Постояли мы над этой кучей, покурили, посмеялись. Говорю:

— Знаешь что, Паша, я лучше весь этот приготовленный мной перечень на списание перепишу в другом перепутанном порядке, да и подам ему как новый.

— Давай!

Подаю «новый» список. Удовлетворенный Петр Дмитриевич:

— Ну, вот это я подпишу. И подписал. А куда он денется?

Были и другие казусы. В железном шкафу, в канистрах и стеклянных бутылях у меня хранился спирт, потребный и для лабораторных работ, и в экспедициях. И, естественно, я иногда злоупотреблял своим монопольным положением. Да и как удержаться. Сергей Тимофеевич Бочаров несколько дней фотографирует знаменитые деревянные резные колонны из Новгорода, которые хранились на складе в баке с водой. Доводит свою работу до известного ему совершенства. Вижу, по утрам мучится с похмелья:

— У тебя там нет чего-нибудь?

— Конечно, есть. — И с укоризной: — Ну что ты с утра пораньше. Сейчас же Колчин придет.

— Ну что Колчин, Колчин? Колчин знает меня, как облупленного. Да у него и у самого брат алкоголик.

Тем более, было хорошо известно, что даже изрядная степень опьянения практически никак не сказывалась на качестве работ замечательного фотографа, каковым был Сергей Тимофеевич. Но это все присказка, а сказка как-то незаметно подошла сама собой. Вдруг я заметил приличную недостачу этого самого спирта, возместить которую полюбовной договоренностью с получателями в лице сотрудников лабораторий и некоторых начальников экспедиций (среди последних строго выборочно) мне будет трудновато. И тут подвернулось. Через наш склад проходили некоторые коммуникации, вроде труб с горячей и холодной водой, в здания ЦК КПСС на Старой площади. Иногда разные работы по этим коммуникациям проводили работники хоз. управления ЦК. Особенно часто здесь работали газосварщики и среди них шустрый Иван Мокеев. У нас были совершенно доверительные взаимоотношения, я мог оставлять в складе их одних с полным доверием. Они тоже к этому привыкли. Однажды, не дожидаясь моего прихода, они начали пробивать сверху в перекрытии дыру для новой партии труб. Обрушение произошло на небольшой отсек, в котором на полках стояли бутыли с разными химикатами: ацетон, бензол, серная и соляная кислота, клей БФ и т.п. Обломками были разбиты только пустые бутыли, как раз и стоявшие на верхней полке. Но резон, а может быть и тот самый прецедент, который все прощает. Я срочно прикинул баланс, записал точную цифру недостачи, как сейчас помню ровно 13,7 л, и к Петру Дмитриевичу. Посмотрел он на меня с некоторой хитринкой во взоре, но подписал акт списания без разговора. В другой раз он по какой-то срочной надобности взял 3 л спирта в Институте истории, а мне пришлось возвращать этот долг. И вот вызывает меня:

— Говорят, у нас в спирте вода.

— Кто говорит?

Не сознается.

— Э, Петр Дмитриевич, так не пойдет. Сказал А — говори Б.

— Ну, вот историки.

— А! Так пусть они и отвечают.

Застаю этого «историка»-кладовщика в нашем кабинете у хозяйственников:

— Кто тебе в спирт воды налил?

— Да это недоразумение, у нас из мухи делают слона. И тут же выкатился из кабинета.

Оказавшийся тут В.И. Цалкин, спрашивает:

— А что это за тип?

В.И. выразился, конечно, более колоритно:

— Ну, этот не только воды, он еще туда и нассыт.

В 1964 г. в экспедицию (для практики, не для зачетки) зазвал меня в Молдавию Георгий Борисович Федоров, ГБ. Он все время соблазнял меня экзотикой, обилием вина и фруктов. Ничего особенного там я не нашел, были бы деньги, а у нас тогда с этим не очень было густо. А о молдавском вине зазванный туда ГБ уговорами несколько позже В.И Цалкин выразился: «Вино! Кобыльи ссаки!» Начальником на раскопках у нас был Павел Бырня, замечательный человек без всякого националистического уклона,