неусыпной деятельности в борьбе с контрреволюцией в 1938 г. объявили Балахонова причастным к «заговору Тухачевского». В процессе реабилитации Николай Яковлевич добивался истины в судьбе отца. На вопрос, по какому делу проходил его отец, он ответил: «По делу Тухачевского». Ответ: «В деле Тухачевского его нет». И ни в каком деле его имя не фигурировало. Клевета вдогонку ушедшего из жизни человека лежит целиком на совести местных чекистов. В то недоброе время могилу «предателя Балахонова» сровняли с землей и закатали под асфальт. В 60-х годах, по рассказу его сына Николая, происходила эксгумация Якова Филипповича. Почему-то нужно было перезахоронить его в другом городе, одном из вышеназванных (порядок не помню). Еще были живы некоторые его соратники. Они приняли живое участие в процедуре эксгумации своего боевого командира. Послышались реплики: «Да нет там никакого Балахона, они давно его выкинули оттуда». А когда его расчистили, узнали: «Да, это он, Балахон. Вон и пояс его наборный».

Новый мой начальник был действительно майор запаса, достаточно грамотен и в бумажных делах в большинстве случаев обходился без моей помощи. С ним, как и с Сергеем Михайловичем, у меня установились вполне товарищеские рабочие отношения. Он захотел упорядочить мой обычай работы на складе. Новшество заключалось в том, чтобы сотрудники института не расхаживали по складу при получении имущества для экспедиций. Для этой цели в дверном проеме на входе в складские отсеки был устроен некий откидной барьер в виде прилавка, через который я и должен был выдавать товар. Раньше у меня все ходили по складу, свободно выбирая необходимое. Но я воспользовался прилавком только один раз. Уезжали две античные экспедиции, Сокольского и Кругликовой. Все было выдано и оформлено накладными. Шла погрузка экспедиции Сокольского. И тут Кругликова увидела у него мешковину: «Ой, и мне». При нормальном отношении можно было бы ее и снабдить. У меня еще были некоторые обрывки этой самой мешковины, но на картотеке у меня был ноль. Да и переписывать накладную — себе дороже. На всякий случай отвечаю: «Подождите, Сергей Михайлович поехал в Центракадемснаб и скоро в числе прочего он привезет и эту мешковину. Тогда я вам ее и выдам». Кругликова же сразу рванулась в угол, где обычно обреталась мешковина. Меня возмутило такое недоверие: «Ирина Петровна! Сюда идите!» Выманил я ее таким образом за дверь, перекрыл ее прилавком и предложил: «Вот теперь давайте разговаривать». Эх, как она взвилась! Но сделать ничего не могла — к барьеру!

К этому времени я заканчивал 3 курс истфака МГУ на кафедре археологии. Поступил не сразу, приглядывался. Поначалу мои представления об археологии как науке были примитивны до дремучести. Они ограничивались неким киношным образом седенького профессора, самозабвенно расчищающего кисточкой какой-нибудь необыкновенный раритет, почти обязательно золотой, или романтические путешествия в горах, пустынях, джунглях в поисках мифических древностей — фантазия, не более того. Археология для меня выглядела наукой несерьезной, уделом романтиков и авантюристов, но не людей большой науки. Но уже при первом знакомстве с реальными археологами я не увидел среди них ни особых романтиков, ни, тем более, неких авантюристов. Вскоре я понял, что даже находка самого экзотического раритета, самого по себе события крайне редкого, представляет собой лишь начало упорного и кропотливого труда по его осмыслению. И я решил пойти в науку с названием «археология».

Мне шел 35-й год — предельный возраст для поступления в вуз. Естественно, по материальным возможностям я мог учиться только на вечернем отделении. Да и непроходимый для меня экзамен по иностранному языку здесь не требовался. Остальных экзаменов (история СССР, русский язык и литература) я не боялся. К тому же как бывшему фронтовику достаточно было сдать экзамен хотя бы на трояк. Со мной увязался, или был увлечен мною, Боря Сушко, к этому времени переведенный из рабочих по складу препаратором в остеологический кабинет к В.И. Цалкину. Вот он боялся. Под его уговоры перед первым экзаменом по истории СССР я пошел на кафедру за протекцией, где в то время подвизалась Галина Павловна Смирнова. Она близко к сердцу приняла наши опасения, немедленно куда-то сбегала и сообщила: «Ребята, не бойтесь. Экзамены принимают наши аспирантки, о вас они в курсе и все устроят в лучшем виде». К сожалению, уже на последнем устном экзамене по русскому языку и литературе Боря не смог преодолеть обидного затруднения с ответом на простейший вопрос и покинул присутствие при явном сожалении экзаменатора. Я остался один.

Первый курс не затруднил. Основы археологии (Кызласов), этнографии (Козлова), древний мир (забыл фамилию преподавателя), Греция и Рим (Бокщанин) — все обыкновенно просто. Бывали и казусы. На экзамене по этнографии Козлова задает наводящий вопрос одному великовозрастному студенту из наших: «Какой народ живет на Новой Гвинее?» Ответ: «Западные тунгусцы!» А вот иностранный язык! В 6 классе у нас еще в Кипчакове преподавала немецкий язык пожилая учительница русского языка Матрена Ивановна. Со своим дореволюционным гимназическим образованием она толково вдалбливала в нас основы немецкой грамматики. С переездом на Дальний Восток в 7 классе происходит некий провал. Но в 8 и 9 классах средней школы в Архаре очень толково преподавала английский язык только что присланная из Ленинграда молодая учительница. А с тех пор прошло без малого 20 лет. От английского языка остались одни воспоминания. Свои ребята-старшекурсники и будущие археологи научили собрать достаточную группу для обучения английскому языку с азов. Собрать достаточно народа в группу оказалось просто, желающих хоть отбавляй. Но там набрался такой народец, что на общем фоне я выглядел чуть ли не найкращим. Правда, тогда я взял себе за правило заниматься английским языком каждый день по мере возможности. Благо, зимой выбрать для этого время было не трудно. Я приходил в склад и без помех занимался английским по часу и более. Удрученная нашей тупостью молодая преподавательница возмущалась:

— Сессия на носу! Как же вы будете ответствовать?

Я, сидя перед ней, бурчу:

— Как-нибудь вывернемся.

— Да? Вы уверены?!

Вывернулись-таки, даже и на заключительном экзамене по окончании третьего курса. Сам зав. кафедрой Бонди признал нас, даже самых отъявленных тупиц, вполне гожими.

Насколько помню, учебный процесс не очень меня отягощал. На первых курсах я посещал почти все лекции. Выделялось прекрасное преподавание Михаила Тимофеевича Белявского по средневековой истории России. Несколько ниже, но вполне удовлетворительно оцениваю курс средневековой