было мало и на всех не хватало. Приходилось держать в голове экспедиции, убывавшие позднее. При этом бывала надежда и на возврат снаряжения из краткосрочных экспедиций. А каждый стремился взять с запасом, и надо было урезать запросы. Давай рассчитывать, какая экспедиция, сколько народа, срок. Обычно приходили к соглашению, и я как-то выкручивался, доставалось и остальным экспедициям.

Только стал привыкать — новая напасть. В разгар экспедиционного сезона вызывают в военкомат, меня, 32-летнего. Получите проездные и отправляйтесь на сборы на Валдай в воздушно-десантный полк. Тут не обошлось и без моего легкомыслия. Оказывается, именно для этого и была ранее организована медицинская комиссия. Дело было 3 января, и я явился на комиссию после сильного перепоя, что и было отмечено по глазам женщиной-окулистом — ого! Несмотря на это, я оказался годен по всем статьям. Знать бы, зачем им это было нужно. Тогда бы я смухлевал, придурился. Конечно, при нужде можно и с парашютом прыгнуть. А тут за здорово живешь? Слуга покорный. Сигайте сами.

Да и на новой работе только устроился, и экспедиционный сезон в разгаре. Я к начальству. Первым зам. директора был Евгений Игнатьевич Крупнов, человек скорый и решительный в суждениях:

— Они не имеют права!

— Евгений Игнатьевич! Они все имеют и даже отвести меня под конвоем, куда им нужно.

Ходатаем в военкомат послали Владимира Захаровича, для таких переговоров негодного, и разговаривать пришлось мне. Райвоенком ответил: «Сказали бы раньше. Я бы его оставил. А теперь его дело в горвоенкомате, поскольку он проходит по политической части». Там я уже был и объяснил свои обстоятельства. В горвоенкомате новый разговор. Собеседник завел разговор, что вот его дочь мечтает об археологии. Захарыч: «Да, да. Конечно, поможем». Я: «Не слушайте вы его. Археология — романтика. А работа трудная, тяжелая и малооплачиваемая. Да еще и замуж выйти там проблема». Решил: ладно, говорил уж он мне раньше, и я имел его ввиду. «Свободен». Так я избежал почетной возможности прыгнуть с неба на халяву, за казенный счет.

Мой непосредственный начальник, незадолго до того вновь приобретенный Институтом зам. директора по АХЧ Владимир Захарович (фамилию забыл), рекомендованный мне всезнающей секретаршей Марией Сафроновной отставным майором, оказался никаким не майором. Захудалый рядовой красноармеец, во время войны он безобидно перекантовался в каком-то, видно, интендантском ведомстве. И был он тогда командирован в Москву с приказом добыть грузовую машину. Вероятно он похвастался некими связями. И ему довелось обратиться за помощью к Григорию Георгиевичу Зарецкому, бывшему в то время военпредом на ЗИСе (ЗИЛ). Зарецкий широким жестом — выбирай любую. Именно это знакомство и привело его к Григорию Георгиевичу с просьбой о содействии в какой-то надобности. Тут-то Григорий Георгиевич, как я уже упоминал, и предложил меня ему в работники, с чьей подачи я, собственно, и оказался кладовщиком в Институте археологии.

По работе скоро выяснилась элементарная малограмотность этого самого майора в отставке. Он не мог даже самостоятельно написать простую бумажку типа: «Прошу отпустить по безналичному расчету необходимые для Института канцтовары: 1. 2. 3. и т.д.» Тем более этого не мог делать подвизавшийся тогда завхозом, а заодно и снабженцем Сергей Михайлович Родченков, происходивший из калужских мужиков. Я видел у него записанное для памяти на листке перекидного календаря — КОНСОЛЬЯРИЯ, что должно было обозначать — канцелярия. Поэтому любые бумажки писал им я с легкостью необыкновенной. Однажды раздосадованный непонятливостью зама по АХЧ Захарыча Юра Кухаренко воскликнул: «Ну и тупой же ты!»

Вспоминается первая инвентаризация. Благополучно завершив свою по складу, я с неподдельным интересом наблюдал за усилиями Сергея Михайловича. За ним числилась вся мебель. Довольно разношерстные и частью даже хламные столы, стулья, шкафы, тем не менее, были снабжены прибитыми номерками согласно инвентаризационной описи. Для этой цели служила специальная конторская книга, в которой все предметы мебели вписывались под своими номерами. В книгу вписывалась вновь поступившая мебель. Там же отмечалось списание пришедшей в негодность мебели. Для сверки с наличием Сергей Михайлович обошел все помещения и переписал все номера на отдельный список. Бухгалтер по учету материальной части Башмакова в свою очередь дала ему бухгалтерский вариант подотчетного имущества. Сергей Михайлович разложил варианты перед собой и стал пытаться охватить умом все три списка сразу. Я пожалел его только к концу рабочего дня, когда голова у него вспухла от чрезмерного усилия:

— Сергей Михайлович. Кто же так делает? Вычеркни в своих списках все сходящиеся номера. Останутся те, что не сходятся. Вот с ними и разбирайся.

А непосредственный начальник наш, тот самый Захарыч с прочно приклеившимся к нему прозвищем Зародыш, а по Цалкину — Эмбрион, продержался в Институте не больше года. Его сменил Николай Яковлевич Балахонов, бывший до этого на должности зам. декана истфака МГУ по АХЧ, к тому времени упраздненной. Он был сыном героя Гражданской войны Якова Филипповича Балахонова. Яков Филиппович, по станичному Балахон, на Закавказском фронте дослужился до прапорщика, командира роты по должности. По прибытии с фронта земляки избрали его командиром организованного к тому времени в станице Баталпашинской красногвардейского отряда. В противоречивой и хаотичной обстановке начального периода Гражданской войны на Северном Кавказе пути отрядов Балахонова и Шкуро не раз пересекались. В своих мемуарах Шкуро с сарказмом вспоминает, как на каком-то митинге «товарищ Балахонов» обещал изловить его и представить народу на суд. Но, как ни хорохорился Шкуро, а в руках «товарища Балахона» побывал он сам, был доставлен в Пятигорск и сдан исполкому городского Совета. Председатель (или вмешавшийся в дело главком Сорокин) в спешке самочинно отпустил Шкуро под «честное офицерское слово». Позже Шкуро грозился повесить «товарища Балахона», если только попадется, а тот в свою очередь обещал не тратить веревок на Шкуро, а пристрелить его, как бешеную собаку. Между прочим, прославленный Аркадием Первенцевым Кочубей в те времена был командиром бригады в отряде Балахонова. Позже командир дивизии в Конармии Буденного, Балахонов отличился при разгроме Врангеля в Крыму и был награжден Почетным революционным оружием и орденом Красного Знамени (всего у него их было три).

С большой обидой Николай Яковлевич вспоминал, что почти всю сознательную жизнь до самого процесса реабилитации жертв сталинских репрессий он пребывал в звании сына врага народа. Его отец умер в 1935 г. и был похоронен на центральной площади города (не помню, Майкопа пли Нальчика). Местные чекисты в доказательство своей