— Ладно, давай спорить.

— Нет, спорить с тобой теперь я не буду, но я расскажу тебе, как бы я их съел. Я бы разбил все эти яйца на большую сковороду и стал бы их жарить на медленном огне. Вся жидкость из них испарилась бы, остался бы небольшой комок спекшейся массы, и вот его-то я съел бы.

В тех походах у Крайнова заболели зубы. Брюсов заявляет:

— Я умею заговаривать зубы.

Крайнов от безысходности соглашается. Для этого надо выйти тайком на задворки. Там Брюсов с таинственным видом предлагает доверчивому пациенту:

— Повторяй за мной: «Зубы мои зубы! Корни мои корни! Сядь на жопу, перни!»

Крайнов со смехом говорил: «Я его чуть не убил».

А.В. Арциховского я встретил в коридоре Института. К моему удивлению он меня не узнал. А как же его феноменальная память? Но он предупредил: «Назовите фамилию. А, это я знаю, вы наш. У вас хорошая курсовая работа». И тут же в коридоре ставит зачет.

Человек обширной эрудиции и феноменальной памяти, Артемий Владимирович бывал наивен в простых житейских обстоятельствах. В 1925 г. небольшая студенческая компания, которую организовал Д.А. Крайнов с друзьями по общежитию (там же был и пришедший к ним Б.А. Рыбаков), отмечала Татьянин день, отмененный после этого на многие годы. И вот к ним вводят уже изрядно подвыпившего Артемия, к тому времени уже почтенного доцента, — рассказывал Крайнов. Губы у него красные — его угостили вместо вина красными чернилами. Крики: «Татьяна!» Все пьяны! И нашу водку не столько распили, сколько разлили. Артемий Владимирович отключился. Его раздели, уложили, только вот никак не смогли освободить от воротничка с галстуком, который в те времена пристегивался к рубашке пуговицами. Так он и проснулся голый в одном воротничке и при галстуке и после долго смущался этим казусом. Как-то Крайнов повел Арциховского к знакомым девицам, и после недовольный Арциховский выговаривал ему: «А! Себе взял татую, а мне дал татую!» О его неспособности произносить звуки, обозначаемые буквами «г, к, т», не писал только ленивый. Крайнов его передразнивал: «Трым! Тавтаз!» Однажды кровно обиделась Т.С. Пассек, когда он ей сказал: «Вы товарная (имелось в виду коварная) женщина!» На защите Д.А. Крайновым докторской диссертации А.В. Арциховский выступил в качестве оппонента. У диссертанта в рассуждениях о происхождении фатьяновской культуры упоминались области Центральной Европы в терминологии, принятой в немецкой историографии: Богемия, Моравия. Арциховский: «Бодемия! Для чеха сказать Бодемия все равно, что для еврея сказать жид!»

На экзамен по бронзовому веку у Б.Н. Гракова я опаздывал, отпускал какие-то экспедиции. Все уже чинно сидели за столами и готовились отвечать на заданные вопросы, и тут вбегаю я, весь взмыленный. Борис Николаевич с видом возмущения:

— А, еще и ты! Ну ладно, садись.

Голос Саши Хорошева:

— Борис Николаевич, вы ему вопрос-то задайте.

— Да задам, задам, только не подсказывайте. Катакомбная культура, ладно. Тут со всех сторон полушепотом предложения о помощи. У всех на полочках под столом всевозможные пособия, вроде МИА, и многое другое.

Да обойдемся. Борис Николаевич на экзаменах был всегда снисходителен. Иногда он просто выходил из зала, предупреждая: «Не подглядывайте!» И на разного рода подсказывания и подглядывания он всегда смотрел сквозь пальцы:

— Не подсказывайте, а то у меня настолько неприличный слух, насколько у Сергея Владимировича Киселева неприличный голос.

Некоторое недовольство, иногда проявляемое им в таких случаях, было скорее показным, нежели действительным. Он и без этого знал, кто чего стоит.

На экзамен по раннему железному веку я вообще прибежал к самому концу.

— Ах, опять ты! А я только что хотел пойти перекусить. Ну ладно, что там у тебя, дьяковская культура?

Мне не хотелось путаться в темных лабиринтах этой культуры, и я предложил:

— А может, ананьинская (она более выражена вещевым материалом и потому казалась мне более легкой).

— Ну, давай ананьинскую.

Входит Константин Федорович Смирнов, КФ, ученик Бориса Николаевича и теперь уже доктор, видный специалист по скифо-сарматской археологии. Борис Николаевич сразу:

— Костя! Прими ты у него этот экзамен, ну какая разница, а я пока пойду перекушу.

Два Кости сели рядом собеседовать.

— Ну, что знаешь? И Генинга читал? Да ну! Борис Николаевич, да он все знает!

А на складе моя рутинная работа шла сама собой, как ступа с Бабою Ягой. Трудно было только выкроить время для полевой археологической практики. В экспедиционный сезон приходилось работать на полную катушку. В то время наряду с крупными экспедициями было много мелких длительностью не более месяца, постоянно одни убывали, другие прибывали. Некоторая возможность временно покинуть склад выпадала на август. Нескольким убывающим экспедициям можно было выдать снаряжение заранее, а имущество прибывающих сложить на складе до лучших времен, благо, обширные складские площади позволяли располагаться свободно. Проследить за всем этим согласился Сергей Михайлович Родченков. Я оставлял ему ключи от склада с полной уверенностью, что за ним ничего не пропадет, хотя некоторые (Б.А. Рыбаков) считали его жуликом. По прибытии с практики я находил имущество прибывших экспедиций в аккуратно прикрытых брезентом кучках и приглашал ответственных владельцев сдать его на склад теперь уже с полным соблюдением формальностей, можно сказать официально.

Снаряжение Северо-Кавказской экспедиции пришли сдавать работавшие с Евгением Игнатьевичем Крупновым начальниками отрядов Рауф Магомедович Мунчаев и Владимир Иванович Марковин. Они сидели у стола, а я одной рукой брал из кучи палатки, спальные мешки и пр. и перекидывал их в другую кучу: один, два, три... Один спальный мешок показался мне несколько тяжеловат. Я с весу опустил его дном о пол — стучит, второй раз — стучит! Полез рукой внутрь и достал 0,75 л бутылку портвейна «Айгешат». «Айгешат» этот мы тут же с удовольствием распили, а В.И. Марковин определил владельца схрона, экспедиционного повара. Е.И. Крупнов пригласил в повара некоего соседа по даче, работавшего до пенсии шеф-поваром вагона-ресторана в поездах дальнего следования. Многолетняя специфическая работа сделала из него веселого алкоголика, и с самого утра он не мог начать никакого дела, не причастив себя