class="p1">При появлении графа Романеску Эдгар поднялся, уступил ему место подле дочери и произнес со сдержанным страданием и едва заметной слабостью:

– Ей уже лучше.

Он вздохнул, и его светлый взор словно впился в Магду еще сильнее, и тогда граф, тоже глядя на ее милое личико, не вызывающее у него никаких чувств, впервые понял, что пан Эдгар переживает несравнимо больше его.

– Это в ваш род. Никто из моих предков не болел этой ужасной болезнью, – сказал он шурину, желая уязвить.

– Пусть так. Но она будет жить, мне на радость, – не остался в долгу Эдгар, презрительно взглянул в сторону графа и разгладил одеяло спящей Магдалины.

Граф Романеску не смог ничего ответить и не хотел больше оставаться в комнате. Он лишь покачал головой и ушел, в тот момент словно отказавшись от Магды и беспрекословно передав ее на попечение Эдгара. А тот без благодарности и по праву принял ее в свои любящие руки.

Глава 24

Иногда Эдгар удивлялся, как странно и смешно распорядилась судьба, ведь ему приходится существовать под одной крышей с мужем своей сестры-любовницы, о чем он раньше не помыслил бы даже в кошмарном сне. Но он нуждался в дочери, а иного способа находиться рядом так и не изыскал. Эдгар не мог забрать девочку и дать ей дом, которого у него больше не было по простой причине – он стал вампиром. И надеялся, что дочь никогда не узнает о его истинной ипостаси, о ночной стороне его жизни, что была сокрыта во мраке и никому не известна. Эдгару казалось, что он властен разделить свою жизнь пополам, на светлое и темное: с одной стороны, в его сердце жила безраздельная любовь к дочери, а с другой – где-то в потаенных лабиринтах сознания металось нечто иное, связанное с кровавым инстинктом и смертью. Никто не ведал, куда он пропадал страшными лунными ночами, чтобы утром появиться вновь полным сил. Никто не видел, как он втайне пережидал рассвет во сне мертвеца, чтобы затем очнуться и успеть запечатлеть первую улыбку проснувшейся дочурки.

Присутствие Эдгара Вышинского, который бесцеремонно злоупотребил законом гостеприимства и остался жить в замке без приглашения, раздражало графа Милоша. Он нередко наблюдал трогательные сцены, вроде той, когда Эдгар вел за руку Магду и внимательно вслушивался в ее лепет, нарочно замедляя шаги, чтобы она поспевала за ним маленькими ножками. При этом лицо Эдгара чудесно преображалось, озаряясь улыбкой счастливого человека, и никуда нельзя было деться от этого счастья, которое жило рядом и оскорбляло постоянный траур графа Милоша.

Однако что-то в холодном взгляде шурина мешало графу указать тому на дверь. Эдгар обладал скрытой властью над ним. В то же время граф Романеску был слишком занят семейными неурядицами, чтобы думать о воспитании дочери. Он никогда не задавался вопросом, почему Эдгар не женится и не заведет собственных детей, а так возится с этой девочкой, посвящая ей всего себя. Постепенно граф привык к нему и даже был рад спихнуть Магдалину в заботливые руки ее дяди. Пусть родственник тешится, решил он. Девчонка когда-нибудь вырастет и выйдет замуж, ни на что другое она не годна. Тогда и пан Вышинский наконец уедет.

Эдгар старался дать Магдалине образование, соответствующее знатной девушке того времени. Он сам учил ее читать и писать на английском и французском языках, а также на их родном польском. Когда дядя и племянница говорили между собой на своем языке, это бесило старого графа, он не понимал смысла их бесед и взаимных улыбок. Граф не любил иностранцев, особенно прибалтийцев и поляков, этих светловолосых и голубоглазых детей севера. Вкрадчивая, слегка пришепетывающая речь Эдгара претила графу, как ранее шелестящий акцент Эвелины. Даже в нежном голосе Магды не было южного жара, зато с дядей Эдгаром они понимали друг друга с полуслова и часто болтали на польском, которому девочка с удивительной быстротой выучилась еще в раннем детстве. В их разговоре холодная томность этого языка теплела и оживлялась.

Внешне Магда была очень похожа на Эдгара и Эвелину, она не могла походить ни на кого другого. Однако не унаследовала ни яркую солнечную красоту своей матери, ни утонченную обольстительность Эдгара. Ее прелесть отражала превосходство духа над слабой плотью. Она была иная, до невозможности светлая, почти прозрачная, с бледной кожей и пепельными волосами, в которых не просматривалось свойственного Вышинским искристого огня. В Магдалине все краски словно выгорели, поблекли. Граф же наивно думал, что наружностью его белокурая и голубоглазая дочь пошла в мать, ничуть не удивлялся, не находя в ней своих черт, и не замечал очевидного. Сам граф Милош Романеску был смугл и черноволос.

Эдгар не вмешивался в семейные дела зятя, они его не волновали. Он просто желал, чтобы бесчисленные мачехи оставили его девочку в покое и не приближались к ней. Эдгар обращался с ними неизменно холодно, с изысканной вежливостью и почтительным равнодушием. Вторая женитьба графа Романеску была еще более непродолжительной, чем брак с Эвелиной-Офелией. Графиня умерла в преждевременных родах вместе с ребенком, и даже имя ее не задержалось в памяти Эдгара – он был слишком озабочен борьбой с болезнью маленькой Магды.

Третью жену графа Марию Эдгару было даже жаль. Она оказалась доброй женщиной и относилась к падчерице ласково, разве что расстраивалась, что Магдалина не звала ее мамой.

Как-то утром граф позвал девочку, которой уже исполнилось шесть лет, к себе. То было небывалое и значительное событие, потому что он никогда раньше не выказывал стремления поговорить с дочерью.

– Магдалина, – обратился граф Милош к светловолосой куколке, стоявшей перед ним с великолепным изяществом, – Мария пожаловалась мне, что ты не хочешь звать ее мамой.

– Но она не моя мама, – возразила Магда и с картинной трогательностью подняла к небу голубые глаза. – Матушка умерла и ныне обретается на небесах. Ради ее памяти я не могу называть мамой Марию. Она моя мачеха, хотя всегда так добра ко мне.

– Это тебя дядя Эдгар научил? – неприязненно спросил граф Романеску.

– Нет, я сама знаю и все понимаю, – ответила она с недетской рассудительностью.

Граф удивленно покачал головой, а затем с суровым отчуждением взглянул на эту девочку, подумав, что с ней необходимо быть построже.

– Ты будешь слушаться меня и делать, что я велю. И станешь называть Марию мамой. Твоей матери это уже безразлично, где бы она ни была. Мария ждет ребенка, и ее не следует огорчать.

– Да, – послушно ответила Магда, – раз так нужно, я буду.

Она подошла