роз и слышалось тявканье маминых пудельков. Солнце так слепило с безоблачных небес, что Эвелина с трудом смогла отнять руку от глаз и разглядеть Эдгара. Он гарцевал на гнедом коне, обольстительно улыбаясь, его волосы, перевязанные черной лентой, блестели золотом. Эвелина вспомнила этот момент – один из эпизодов ее прошлой жизни, в самом начале их тайных отношений. И сейчас Эдгар, как и тогда, вкрадчиво сказал ей:

– Здравствуй, моя милая Эва. Я так соскучился по тебе!

– Я тоже, – ответил кто-то за Эвелину ее голосом, с неестественной нежностью.

– Подойди ко мне, – поманил ее брат ленивым жестом.

Эвелина послушалась. Она, как и раньше, не могла не исполнить его ласкового повеления. Эдгар наклонился и поцеловал ее, не слезая с коня, с риском упасть и сломать шею, а затем лихо спрыгнул с седла, заключил в объятия и снова поцеловал.

– Кто-нибудь увидит… – по старой привычке опасливо прошептала Эвелина.

– Почему же мне нельзя обнять и поцеловать сестру? – игриво ответил он, продолжая удерживать ее в кольце рук.

– Нет, Эдгар, – заявила уже другая, новая Эвелина, – оставь меня навсегда. Уходи из моей жизни, снов и памяти!

В тот же миг объятия брата резко ослабли, и Эвелина осталась стоять одна, как и хотела. Эдгар по-прежнему находился рядом, но все неуловимо изменилось – он был близко, а Эвелине казалось, что он теперь очень далеко от нее. Отступая, он все же смог дотянуться через беспредельность сна и в последний раз поцеловать ей руку.

– Ты меня больше никогда не увидишь, – произнес Эдгар, печально улыбнувшись и глядя куда-то вдаль.

– Прощай, – выдохнула покинутая Эвелина и явственно ощутила горе утраты.

Внезапно солнечный свет вокруг нее смешался с синими тенями, подступившими неизвестно откуда, и лицо Эдгара смертельно побледнело. Его лучезарный образ туманно расплылся в полутени-полусвете, а затем Эвелина на миг увидела снег и кровь, что напугало ее, после чего все скрылось и стихло. К Эвелине возвратилась боль, она заплакала от странного чувства потери и проснулась. Родовые муки накрыли ее, раздирая на части. Эвелина вырвалась из объятий одних кошмаров, чтобы погрузиться в омут других, уже реальных, и от этого более страшных.

– Эдгар! – воззвала она из глубины своих страданий, и он бесшумно появился в ее изголовье, как и подобает призраку. Брат положил холодную руку ей на лоб, словно исповедуя Эвелину и отпуская ее грех.

Она истошно закричала на острие невыразимой пытки, и наконец ребенок Эдгара расстался с ее телом, а роженица потеряла сознание.

Утром первого марта Эвелина открыла глаза. Замок словно вымер, в комнатах стояла оглушительная тишина, слуги перемещались на цыпочках, как тени. Граф Милош заперся в своем кабинете.

Превозмогая боль, Эвелина с трудом приподнялась на подушках и спросила у вошедшей служанки:

– Почему так тихо? И отчего у вас такие траурные лица? Ребенок умер?

– Нет, графиня, младенец жив и здоров, – ответила служанка, – но это девочка.

Эвелина не поверила своим ушам – она почему-то не предполагала, что у нее может родиться не сын, – и истерически рассмеялась.

– Девочка? Ах, вот оно что! Право же, это забавно!

Эвелина желала бы дать дочери имя София – их с Эдгаром матери, но постыдилась. Она была сломлена грехом перед семьей, прежними поколениями и родителями, ведь эта девочка, внучка Александра и Софии, была ребенком их грешных детей и неосознанно привела в упадок древний род. Под влиянием католической религиозности Эва нарекла дочь Магдалиной – никакое другое имя, кроме того, что принадлежало библейской святой, великой блуднице, просто не пришло ей в голову. По непоколебимым убеждениям Эвелины эта девочка была грешна одним своим появлением на свет.

Отношения Эвелины с мужем окончательно испортились, он не смог скрыть своего разочарования от того, что жена не родила ему сына. В то время это считалось полностью виной женщины, признаком ее ущербности и несостоятельности. Если в благородной семье первенец рождался не мужского пола, это было почти равнозначно его смерти. Однако ребенок существовал, требовательно плакал и сосал грудь. Эвелина механически выполняла все необходимое по уходу за младенцем и особо не прибегала к помощи нянек, считая это своим долгом. Но не испытывала к новорожденной дочери никаких чувств, кроме злобной радости, что графу не достался наследник. При этом Эвелина знала, что самое большее через полгода, когда заживут разрывы, ей опять придется лечь в постель с графом, чтобы попытаться родить ему сына. И так по кругу, снова и снова. Об Эдгаре Эвелина больше не думала, он как будто умер для нее в ту ночь, когда родилась Магда, безвозвратно ушел в какие-то потусторонние дали и сделался недосягаем. Их нерасторжимая кровная связь помогла Эвелине почувствовать его смерть, о чем сама она даже не подозревала.

В очередной раз наступил роковой для нее месяц май, ненастный и прохладный, что было несвойственно для южных широт. Несколько раз выпадал снег, по ночам случались заморозки, посевы и цветущие плодовые деревья замерзли, покрывшись коркой льда, как если бы ее материнский холод мистически перекинулся на окружающую природу. Как-то вечером собирался дождь, но Эвелина закуталась в шаль, взяла младенца и вышла на площадку на скале. Над замком клубились низкие тяжелые облака, так что даже вершина башни тонула во мгле. Озеро внизу скрывалось в густом тумане, и Эвелине вдруг захотелось, чтобы маленькая свидетельница ее греха и порока навсегда исчезла в этом мареве. Эвелина не понимала, что, даже если она избавится от ребенка, в ее жизни ничего не изменится, только прибавится непереносимое чувство вины. Она страдала от того нервного расстройства, что в современном мире назовут послеродовой депрессией.

Эвелина вытянула руки с ребенком над обрывом, но тут девочка сонно зашевелилась, и материнская душа дрогнула, не в силах лишить жизни собственное дитя. Внезапно с небес хлынул ливень, холодный и пробирающий до костей.

«Быть может, она простудится и умрет», – с надеждой подумала Эвелина и осталась с младенцем под проливным дождем.

Так простояла она не менее получаса, глотая слезы и подставляя лицо ледяным струям, не обращая внимания на жалобный плач ребенка. Когда из замка выбежали служанки и настойчиво проводили ее внутрь, Эвелина промокла насквозь и вся дрожала от пронизывающего холода.

На следующий день у нее начался сильнейший жар, который быстро перешел в воспаление легких. Эвелина задыхалась кашлем, и местный врач не мог вылечить ее. Она так измучила себя душевными терзаниями, что у нее не осталось сил бороться с болезнью и жить дальше. В одиночестве лежа на смертном одре, Эвелина была почти счастлива и жаждала смерти. Где-то вдалеке