Шрифт:
Закладка:
Кровь ударила в лицо, едва Шеля его увидел.
– Сейчас же поедешь. И пальцем о палец ударишь. А коли не ударишь, то я так саблей ударю тебя по тупой башке, что вши во все стороны разлетятся.
– Дайте флорен – поеду. – Рубин, будучи евреем, давно был привычен ко всем угрозам и оскорблениям и уступать ни за что не хотел.
– Не дам я тебе ни флорена, ни дерьма собачьего! Вор Богуш прогнал меня и оставил без гроша.
– Собачье дерьмо для себя оставьте, вельможный пан, сейчас не время для дерьма и навоза, до весны оно высохнет и выветрится. Что я с таким дерьмом буду делать? Может, Богуш и вор, но меня это не касается, и бесплатно я не поеду. Ну пошла! – Кольман свистнул кнутом над конской спиной.
Якуб, опомнившись и немного остыв, вышел из кустов, сжимая обеими руками толстую березовую палку. Подойдя ближе, холодно спросил:
– Скажите мне на милость, пан Богдан, что за хрень тут происходит?
– А ты чего лезешь, деревенщина? Проваливай отсюда, а то тебя на ближайшем суку повесить прикажу, – рявкнул пан Богдан через плечо, едва удостоив Якуба взглядом, какой кидают на жужжащую под ухом муху.
Этого уже Шеля не выдержал и врезал Винярскому по морде кулаком, а потом добавил палкой, так что ветеран наполеоновских войн повалился в папоротник, брызгая кровью из рассеченной губы и разбитого носа.
– Куба?.. – Глаза старого жида расширились от изумления, отчего он напоминал испуганного филина.
– Ты, хам… висеть за это будешь, – пробурчал Винярский, с трудом поднимаясь из папоротника.
– Я буду висеть? Я? – Шеля неторопливым шагом подошел и ткнул пана Богдана палкой под ребро. – А кто меня в хама переодел и где-то под Ливочем оставил? Это так смешно? Такие шуточки? Может, мне тебя тоже вот так в лесу оставить, пан компаньон. А ты потом возвращайся домой, жри одни яблоки и пей грязную воду, пока на понос не заработаешь. И пусть тебя хамы в реку скидывают и навозом забрасывают. А я буду стоять и хохотать. Что ты на это скажешь?
– Я не знаю, что ты несешь… Не бей, ай! Кто ты вообще такой?!
– Кто я? Кто я?! – Якуб снова приложил Винярского со всего размаха. Попал в почку, точно. – Я тебе напомню, если позабыл, дурак. Я Викторин Богуш!
По выражению лица пана Богдана было видно, что он обалдел. Но тут заговорил жид:
– Не бей его, Куба. И не смейся над ним. Мы все прекрасно знаем, что ты немного на пана Викторина похож, но это не повод. Прогнали его пан Богуш? Да, прогнали. И кто знает, что сидит в их ясновельможной голове; скорее всего, ничего. Но это не значит, что ты можешь бить его. Нет.
– А ты, жид, не лезь, а то я отниму у тебя аренду.
– Какую аренду, парень? Что с тобой? Ты же Куба Шеля. Майне шабесгой. Год тебя не было, мы думали, что тебя в лесу волки съели или что ты в разбой пошел – неизвестно, что хуже.
– Дурдом какой-то, – прорычали пан Богдан Винярский, выхватили палку из руки ошарашенного Якуба и ударили того по голове. А следом и еврея.
Шеля пошатнулся, но остался стоять, потому что череп у него был крепкий; Кольман же обмяк и повис, запутавшись лапсердаком в дышле. Конь беспокойно заметался, пнул своего хозяина, и тот с шумом рухнул на дорогу. Животное сделало пару шагов назад, затем пару шагов вперед – и так дважды колесо повозки проехалось по голове Кольмана.
– Охренеть, – простонали Винярский при виде кровавых потеков на железной обшивке колеса, и их вырвало в папоротник.
Якуб, массируя больное темечко, подошел к повозке, но смотреть было уже не на что. Он уже не удивлялся прозвищу старого жида, потому что теперь его голова действительно напоминала растоптанный кочан красной капусты.
– Жаль, хороший был корчмарь, – пробормотал он. – Честный. Где я такого второго найду?
Пан Богдан с разбитым носом попытались тихо скрыться, но Якуб схватил их за воротник.
– Спокойно, пан брат. Ты еще не ответил на мой вопрос.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, добрый человек. Я тебя не знаю. – Винярский шмыгнули носом, втягивая кровавую соплю. Они тряслись всем телом и, казалось, вот-вот расплачутся. Однако было похоже на то, что говорили они искренне.
– И какой ты ветеран Рашина? Немного крови, и тебя уже тошнит.
– Я связным был. Гонцом. Шестнадцать лет мне тогда было. Какое там поле боя!
– Посмотри на меня. Кто я такой? – Якуб схватил Богдана, приблизил свое лицо к его лицу, глаза к глазам.
Винярский затряслись еще сильнее, обмякли, словно ноги у них были из теста для клецек, и разразились душераздирающим детским ревом. Они действительно не узнавали Викторина в Якубе.
Стало совсем темно. Лошадь грызла какую-то травку на обочине, не обращая внимания на хозяйский труп за ее крупом. Шеля рявкнул Винярскому:
– Иди в лес, выкопай могилу. А попробуешь сбежать, пан брат, я тебя как паршивого пса прибью.
Герой Рашина поплелся на дрожащих ногах к краю папоротниковых зарослей и в желтоватой земле стали выгребать руками неглубокую яму. Якуб стоял над ним с березовой палкой в руке и молчал.
– Не убивай меня, – зарыдал наконец Богдан. – Пожалуйста. Я все отдам, что у меня есть, но не убивай. Я у Богушей во дворе часы оставил, золотые, на цепочке…
– Ты еще глупее, чем кажешься. Жиду могилу копай, придурок, а не себе!
К Богдану будто новая жизнь вернулась, и он кинулся целовать ноги Якуба, но тот лишь с отвращением пнул его и велел пошевеливаться.
Пока пан Винярский копали, из тела жида вылезли два черта: один из бороды, другой из-под ермолки. Тот, что из бороды, был жирный, красный, с маленькими рожками, а у того, что из-под ермолки, были красивые оленьи рога и ухоженные космы.
– Приветствую вас, благородный пан Викторин. – Оба черта стряхнули с себя вшей и поклонились до земли.
Но Якуб знал, что с чертями лучше не вступать в общение, так как обычно это плохо для человека заканчивается. Поэтому он перекрестился, произнес молитву архангелу Михаилу и короткими, но меткими словами приказал чертям убираться. Черти убежали в лес, но толстый напоследок хихикнул:
– Вы знаете, как нас позвать, добрый пан!
– С кем ты разговариваешь? – спросил Богдан.
– Тебя это не касается. Копай дальше.
Потом они
