каким-то стремительным бескидским потоком, здесь стучат, там что-то забивают, и в итоге дорога занимает два, а то и три дня.

Вот и теперь поезд останавливается возле деревни Ритер, прямо у излучины реки. Пока остается нерешенным вопрос, на правом или левом берегу стоит гора, увенчанная зубчатыми руинами замка, Викторин присаживается на скамейке и позволяет укутать себя шерстяным пледом в английскую клетку, с благодарностью принимает стакан вина; персонал поезда заботится о пассажирах первого класса, а день, хоть и солнечный, но по-октябрьски прохладный. Пан Богуш допивает вино и плотнее кутается в плед. В глубине глазниц он чувствует боль, и его немного тошнит – не то от духоты в купе, не то от кошмарного сна, не то от яркого света, не то от паровозного дыма, а может, от светских разговоров, смысла в которых не более, чем в жужжании мух.

Кто-то убирает мокрые волосы с его лба. Викторин вздрагивает от такой наглости.

– Тс-с-с. – Девушка с глазами водяного цвета прикладывает палец к его губам. – Это всего лишь я.

Но мгновение стоящий поезд опутывает виноградная лоза. Над ухом Викторина сонно щебечет овсянка, ее пение напоминает то ли россыпь мелких монет, то ли шкворчание разогретого жира. Пассажиры стоят неподвижно, некоторые с бокалами в поднятых руках; с мясистых губ некой графини, не то Потоцкой, не то Сангушко, слетают пчелы. На рассыпавшиеся крошки от пирожных слетелись воробьи и другие серо-коричневые пичуги.

– Это ты, – шепчет Викторин и целует ладони Мальвы, жадно вдыхает аромат ее запястий, запах земли после дождя, и тут же ощущает дрожь, где-то далеко, в бесконечной глубине естества – там где нет уже ни Викторина, ни Якуба, ибо это всего лишь имя. Мальва пришла к нему, кем бы он ни был.

Девушка наклоняется и целует его в губы. Это длится долго, целую вечность – и слишком коротко.

– Восточный берег, восточный берег! Я выиграл! – Один из вельможных панов, маленький и пузатый, радуется и подпрыгивает, как маленький мальчик.

Поезд трогается. И нигде нет и следа ни виноградной лозы, ни пчел, ни птиц. Заклятие пропало, и никто его не заметил. А может, и не было никакого волшебства, может, это просто сон. Паровоз свистит, возвещая о себе, колеса стучат в такт.

А Мальвы все нет.

XLIV. О волшебной горе

Сказывают, что в Кринице Викторин провел лет восемь, потому что в легких у него обнаружилось небольшое мокрое пятнышко.

Вместе с паном Станиславом он занял комнату в пансионе, не самую дорогую, но и не самую дешевую, с окнами, выходящими на бульвары. В обществе, собравшемся на водах, он заслужил репутацию человека хамоватого, но все же располагающего к общению. Он любил выпить и умел это делать, и шутки не раз отпускал, пусть и грубые, но смешные и разудалые, как раз для большой компании. Викторин вызывал симпатию и у поляков – потому что был хорошим патриотом, и у немцев – потому что аристократия – это одна семья, и у чехов – потому что пан Богуш, несмотря на своеобразное чувство юмора, никогда не высмеивал их за привычку называть себя немцами. Викторин относился по-человечески даже к персоналу курорта, в значительной степени состоящему из русинов, евреев и им подобных людишек, а для собственного лакея распорядился поставить отдельную кровать, как будто тот не мог спать на ковре перед камином. Этим он заслужил репутацию эксцентрика и оригинала, но на это закрывали глаза, потому что, в конце концов, мелкие чудачества – это признаки величия.

Ходили слухи о том, как еще весной пан Богуш спас благородную девицу – панну Хелену Ромер. Эта барышня вместе с двумя другими столь же благородными подругами, начитавшись всяких мицкевичей и байронов, купалась голышом в Черном ручье. Девицы хихикали и плескались, словно утки, и даже не заметили, что разбудили дремавшего неподалеку медведя. Медведь, по-видимому, был напуган не менее, чем девицы, – когда они стали пищать и визжать во весь голос, тот встал на задние лапы и зарычал.

Неизвестно, чем бы все закончилось для купальщиц, если бы на дороге не появился Викторин со своим новым другом, Юзефом Дитлем из Кракова. Они шли от Холицы и Крестовой горы, по голому лугу с редкой порослью молодой пихты, и потому все видели издалека. Друзья примчались с громким криком, а пан Богуш пальнул из своего револьвера, без которого не ходил по горам. Пальнул он, разумеется, не по медведю – это только разозлило бы зверя, а в небо. Мишка, больше сбитый с толку, нежели напуганный, умчался в лес, подальше от криков, визгов и выстрелов. Девицы были спасены, а Викторина Богуша провозгласили героем. Юзеф Дитль был мелким, приземистым и с проплешиной на темечке, потому для героя не годился, и о нем говорили меньше.

Потом Викторина застали в алькове панны Хелены, но так как они оба согласно утверждали, что между ними ничего не было, то и скандала не случилось.

Так проходил день за днем, луна сменялась на небе, чередой шли времена года, и Викторин думал, что хорошо быть паном Богушем и пребывать на водах. Он холил и лелеял свое мокрое пятнышко в легких и даже курить перестал, потому что все доктора утверждали, будто курение табака сушит легкие, удаляет из них избыток влаги и насыщает воздухом. Викторин отметил для себя, что когда ты сытый, выспавшийся и хорошо одетый, легко быть добрым и великодушным.

В первую весну пребывания Викторина на водах, вскоре после Тела Господня[33], пани Людвика Горайская приехала специально нанятым дилижансом забрать пана Станислава. Потому что хоть в здравнице и хорошо, но о поместье надо заботиться, а пан Станислав не доверял в этом вопросе ни эконому, ни управляющему. Нестор рода Богушев ни о каких дилижансах слышать не хотел и настоял на том, чтобы возвращаться поездом, потому что в карете тесно, невыносимая тряска и страшно тошнит. Недовольная Людвика отослала дилижанс в Тарнув и там приказала ждать прибытия поезда, чтобы потом иметь возможность отвезти отца в поместье. Викторин остался один, и плохо ему не было.

Все лето он бродил по горам с Юзефом Дитлем. Дитль, круглолицый, как краковский бублик, изучал медицину и планировал посвятить себя научной карьере – его неприглядная внешность публичную карьеру полностью исключала, и никто не сулил ему великого будущего. Молодой краковянин был особенно увлечен минеральными водами, он мог часами рассказывать об источниках, воклюзах и мофетах, которых на склонах Явожины Криницкой было бесчетное множество.