Дитль утверждал, что подобные воды можно отыскать и в Бескидах. Викторину пришла в голову мысль, не открыть ли и в его владениях курорт. Это принесло бы поместью немалый доход, и не пришлось бы больше полагаться на барщину? Юзеф приветствовал эту идею: правильно, Викторин, кончается время панских дворов, время кнутов и батогов, и пора шляхте понять, что Польша – это не «поместье, конь и сабля». Поляки, если им суждено выжить, должны идти в ногу со временем, смотреть вперед и не оглядываться назад. Для этого нужны деньги, но если поляки не научатся сами эти деньги зарабатывать, придет немец или еврей и скупит все на корню.

Слушая слова Дитля, Викторин ощущал себя дальновидным и мудрым. Он даже готов был простить прежние вины истинному Викторину Богушу, ну, может быть, кроме того, что у него отбили Мальву, и от этого прощения ему становилось легко на душе.

Осенью же среди курортников стало ощущаться странное беспокойство. А в начале Адвента[34] прогремела весть о вспыхнувшем в Варшаве восстании, о том, что захвачен Бельведер, сожжен Арсенал. Взоры всей бывшей Речи Посполитой были обращены к столице. Даже галилейская Криница шумела, как роящийся улей. Несколько особо рьяных пациентов еще до Рождества отправились в Царство Польское бить москаля. Викторин остался. Он все не мог взять в толк, отчего высокородные шляхтичи, имея для хорошей жизни все необходимое и даже больше, так и лезут под русские карабины. Ведь даже он, не имевший за спиной ни военного училища, ни офицерского звания, хорошо понимал, что паны эту войну не выиграют, что царь изведет их, как вшей. Но господа и дамы с восторгом перешептывались: «Ах, Хлопицкий!..», «Ах, Высоцкий!..», словно молились святым Господним.

Через несколько месяцев царь действительно растоптал восстание кованым сапогом и раздавил железным кулаком. Никто больше не шептал имена подхорунжих. На этом все и кончилось.

В те дни Викторин начал читать книги, которые присылал ему из Смажовой Никодим Богуш. Никодим изумился, потому что его брат никогда не имел склонности к чтению. Книги, однако, присылал регулярно. И Викторин читал – сначала с трудом складывая буквы и мало что понимая в написанном, но все же читал. Охотнее всего «Монаха» Льюиса, «Приключения Робинзона Крузо» и Вальтера Скотта. Он погружался в чтение, мечтая никогда не столкнуться с описанными в книге приключениями. Высоко ценил Викторин и анонимные порнографические романы, которые Никодим переводил с французского – тоже анонимно – и выдавал за свои собственные. Поэзии он, напротив, не понимал и с удовольствием лично прогнал бы пинком в зад всех этих новалисов, словацких и байронов. Между ним и Никодимом завязалась обширная переписка, в которой братья обсуждали идеи и смыслы, заключенные в книгах, но главное – выискивали всякие сюжетные неточности и несуразности, посмеиваясь над наивностью и глупостью автора, который подобные вещи насочинял. Особенно им нравились «Страдания молодого Вертера».

«Воистину, – писал пан Никодим, – если будут воплощены все те абсурдные концепции, о которых болтает твой эконом Лоза, если и впрямь будет введена обязанность посещать школы для всех, включая самое паршивое крестьянство, нужно будет составить список обязательного чтения, включив туда в первую очередь несчастного Вертера. И тогда эти школы всем окончательно осточертеют, и тупая подлая масса после этого чтива одуреет окончательно».

Эти издевки очень сблизили братьев. И насмешки над другими, и совместное чтение книг создают очень крепкие связи. Благодаря этому сближению в первое лето после поражения Варшавского восстания пан Никодим временно расстался с меланхолией и приехал в Криницу. Возможно, свою роль здесь сыграла новая карета, которой младший из Богушев спешил похвастаться в обществе. Мол, пусть он и бедный шляхтич с одной маленькой деревушкой, но ездит в достойном экипаже.

Викторин обрадовался этому визиту, потому что все вокруг только и говорили, что политике, о полном подавлении восстания царем Николаем и о репрессиях. Кажется, восстание где-то там еще тлело, но никто уже не верил, что оно может иметь хоть какой-то эффект, а тем более, перекинуться на Пруссию или Галилею. Многие попали под репрессии, а те, кому особенно не повезло, или сложили головы, или были вывезены в некую таинственную Сибирь, о которой Викторину было известно лишь то, что она лежит где-то далеко за краями карты, может, даже дальше земель Змеиного Короля, что в Сибири есть только Лед и замерзают даже сказки[35]. Те повстанцы, которым повезло больше и кто лучше устроился, покинули Царство Польское и поселились у родственников или друзей в Великопольше и Галилее, как некогда ветераны наполеоновских войн, а еще раньше – конфедераты[36]. Некоторые подались в санатории, где ради укрепления здоровья посвятили себя благородным занятиям: пировали, играли в карты, соблазняли дам и приставали к местным девицам. Они и привезли с собой всю ту политику, которую Викторин терпеть не мог, в которой не разбирался и разбираться не желал.

Даже Юзеф Дитль постоянно горячился, вступая в подобные разговоры, хотя поляком он был лишь по матери, а по отцу – австрийским немцем, хоть и перекрашенным, с чешскими предками. И только Никодиму Богушу было наплевать на политику, его волновали только книги, собственные больные ноги и меланхолия. Приезд помещика из Смажовой обрадовал Викторина еще по одной причине: судя по переписке, Никодим не догадывался, что Викторин не его брат. И хорошо. Новый Викторин Богуш, прожив почти два года в новой шкуре, хотел покончить со своими страхами и волнениями. Он даже перестал вечерами всматриваться в заросли перед пансионом и зашторивать на ночь окна. Зачем бояться, если столько времени прошло? К тому же он простил вину настоящему Викторину, и было бы не по-христиански, если бы и ему взамен не простили.

Однако политика и большой мир все-таки прикатили в шикарной карете Никодима – в лице пана Доминика Рея. Тот дышал историей, как горным воздухом, полной грудью.

Однажды братья Богуши, Дитль и Рей засели в гостиной прекрасного Курортного дома, потому что в пансионате было слишком тесно для широкого духа пана Доминика. Господин из Эмауса за последние два года немного распух лицом, покраснел и облысел, зато отрастил испанскую бородку, придавшую ему солидности, несмотря на упомянутые недостатки. Никодим еще немного прибавил в весе и еще больше побледнел, напоминая хорошо замешанное тесто на ленивые вареники. Они засели в курительной комнате, угощая друг друга самым изысканным табаком, какой у кого был. Пан Викторин, опасаясь улучшения состояния легких, не курил, употреблял только английский нюхательный табак, сухой и мелко измельченный, приправленный анисом,