от всех невозможных ограничений и разочарований живой материи.

С религиозной точки зрения «увидеть Бога» – значит умереть, потому что существо слишком маленькое и конечное, чтобы выдержать наивысшие смыслы творения. Религия берет на себя саму творческую сущность, ничтожность бытия и делает их условием надежды. Полная трансцендентность состояния человека означает безграничную возможность, которую мы не можем себе представить5051.

Что тогда идеально подходит для психического здоровья? Живая, непреодолимая иллюзия, которая не лжет о жизни, смерти и реальности; достаточно честная, чтобы иметь возможность следовать своим собственным заповедям: я имею в виду, чтобы не убивать, не отнимать жизни других, чтобы оправдать себя. Ранк рассматривал христианство как поистине великую идеальную глупость в том смысле, в котором мы ее обсуждали: детское доверие и надежда на состояние, оставляющее открытым царство тайн. Очевидно, что все религии далеки от своих собственных идеалов, и Ранк говорил о христианстве не как о практической системе, а как об идеале. Христианство, как и все религии, на практике усилило регрессивный перенос и создание еще более удушающей связи: отцы получают санкцию божественной власти. Но как идеал, христианство во всем, что мы перечислили, стоит высоко, возможно, даже наиболее высоко в некоторых жизненно важных аспектах, как убедительно доказывают Кьеркегор, Честертон, Нибур и многие другие52. Любопытный момент – как мы теперь можем окончательно убедиться – заключается в том, что Ранк, проработав всю жизнь, очертил сферу самого психоанализа на этой традиции мысли. Это ставит его в один ряд с Юнгом, как отлично показал Прогофф53[106].

Наконец, если психическое здоровье является проблемой идеальной иллюзии, мы остаемся с одним важным вопросом о значении человеческого характера. Если мы будем говорить о «лучшем» идеале, то мы должны также поговорить о цене меньших идеалов. Какое влияние оказывает человеческая личность на неспособность полностью удовлетворить двойственные онтологические потребности человека? Мы снова возвращаемся к проблеме жизни Фрейда: во что обходится отрицание абсолютной трансцендентности, попытка выдумать собственную религию? Когда человек не в состоянии извлечь силы из высочайшего источника для своего существования, какова цена для него самого и окружающих? Мы даже еще не начали обсуждать подобные вопросы в характерологии, но мне кажется, что они являются базовыми и необходимыми, ключевыми вопросами, без которых мы даже не можем разумно говорить о психическом здоровье. Ранк задал основной вопрос: он спросил, способен ли человек вообще «утверждать и принимать себя от самого себя». Но уклонился от ответа на него, написав, что «этого сказать нельзя». В какой-то степени, лишь человек, относящийся к творческому типу, может это сделать – так утверждал Ранк – используя свою работу, как оправдание своего существования54. Я сам поставил этот вопрос к науке о человеке в качестве центрального, еще не зная о работах Ранка55. Думаю, что на него можно ответить так же, как отвечал сам Ранк, как мы видели в предыдущей главе: даже творческий тип в идеале должен подчиняться более высоким силам, чем он сам56. Именно Юнг с его аналитическим подходом увидел причину, заключающуюся в том, что необычный человек переводит свои проекции переноса обратно на себя. Как мы говорили в предыдущей главе, одна из причин его творчества заключается в том, что он видит мир на собственных условиях и полагается на себя. Но это приводит к опасному виду мании величия, потому что человек становится переполненным своими собственными смыслами. Кроме того, если вы не фетишизируете мир посредством переноса, совокупность опыта накладывает огромное бремя на ваше эго и рискует уничтожить его. Творческий человек слишком полон как собой, так и миром57. Опять же, поскольку у творческого человека есть те же проблемы с личностью, что и у невротика, и то же стремление откусить часть целого опыта, ему нужно какое-то решение в условиях новой большой зависимости – в идеале, свободно выбранной зависимости, как сказал Ранк.

Мы отчетливо видели на примере Фрейда, что самые сильные среди нас лишаются чувств, подобно детям, когда им приходится брать на себя весь смысл жизни, и поддерживать его собственными скудными силами. В конце шестой главы мы говорили, что Фрейд не мог сделать шаг от научного творчества к религиозному. Как прекрасно понимал Юнг, это означало бы отказ Фрейда от его собственной особой страсти как гения. Юнг, должно быть, понял это из собственного опыта: он никогда не мог заставить себя посетить Рим, потому что, как он признал, Рим поднял вопросы, «которые были вне моей компетенции». В старости – в 1949 году – я хотел исправить это упущение, но потерял сознание, когда покупал билеты. После этого планы поездки в Рим были раз и навсегда оставлены»58. Что нам делать со всеми этими гигантами, падающими в обморок от перспективы того, что нам кажется простым туризмом? Фрейд тоже не смог посетить Рим до солидного возраста, поворачивая назад каждый раз, когда приближался к городу.

Я думаю, что мы можем полностью понять эту проблему сейчас, когда уже обсудили глубокий анализ Ранка и Кьеркегора, особенно его психологию творческой личности. У этих людей были проблемы, о которых не знает ни один простой турист: они были новаторами, пытавшимися придать совершенно новый смысл творению и истории, что означало, что они должны были поддерживать и оправдывать все предыдущие и все возможные альтернативные смыслы только своими силами. Вероятно, Рим воплощал эти смыслы в себе, своих руинах и своей истории, и поэтому она у них дрожали ноги. Сколько человеческой крови впиталось в эту почву; сколько человеческих драм разыгрывалось там, что, с точки зрения истории, все это выглядело не иначе как бесчувственной и экстравагантной расточительностью? Поднимается проблема, аналогичная проблеме динозавров, которая беспокоила Фрейда, или изуродованных младенцев, которые не давали покоя Лютеру, только теперь на уровне всего человечества. В шестой главе мы упомянули, что когда Фрейд стал анализировать свое нежелание посетить Рим и его странный опыт на Акрополе, где он увидел, что каким-то образом память его отца судила о его собственных достижениях; он сказал, что его беспокоит чувство «благоговения» перед ним. Я думаю, что если мы доведем анализ до конца, то должны будем сказать, что каждый земной отец обвиняет нас в нашем бессилии, если мы становимся действительно творческими личностями; они напоминают нам, что мы рождены от людей, а не от богов. Ни один живой человек не может дать гению силы, необходимые для понимания смысла мира.

Тем не менее, что мы можем сказать об этой проблеме, если даже Юнг, который всегда полагался на Бога, все еще