Шрифт:
Закладка:
Наверно, это чересчур для одного человека, думала невеста, – в день свадьбы впервые встретиться со всем, чем она жила; наверно, преподобный Стефаун выбил пастора из колеи, – а ведь он обещал сдерживаться и до кончиков пальцев воплощать собой лишь свою профессию. Братья помогли ей перенести жениха наверх, в комнату, и, поднимаясь по лестнице, она все смеялась и смеялась, ей сейчас только это и оставалось, она этого человека знала и насквозь видела его состояние, ибо за всей этой дребеденью стоял настоящий человек, великий человек, человек, с которым она переписывалась, перепевалась, который дал ей крылья, извлекал под ее голос трели из клавиатуры. Она закрыла дверь за братьями и сидела над ним на брачной постели, гладила его лоб и ласково улыбалась, он был – ее, и, наверно, в глубине души она была рада, что он не в состоянии исполнить тот долг, которого требовала эта ночь, потому что даже не стала снимать с него рубашку. Итак, свое супружество он начал с того, что напился мертвецки. И все же в этом мертвецком состоянии он был убежден, что этой женщине он отдаст всю свою жизнь.
На следующий день преподобный Ауртни принес клятву, что та рюмка была в его жизни последней. «Это же Вигдис!»
Да, пасторам пить нельзя, они все как один к хмелю нестойки, думал его новоиспеченный тесть, умудренный опытом, – кроме, пожалуй, нашего преподобного Стефауна, ему-то лишняя рюмка не повредит. Гляньте-ка: вот он сидит словно лучший друг Христа и смотрит, как этот счастливчик, жаждущий проблеваться, на неверных ногах вышатывается из зала…
Так думал торговец Торгильсен, откинувшись на своем почетном сиденье, выпуская сигарный дым в зал, – который вообще-то был складским помещением его лавки, – а сквозь это облако дыма было видно почти всех жителей поселка, при шляпах и галстуках, потому что этот малорослый торговец принадлежал к сорту grand и был любим своими земляками. Он следовал тому само собой разумеющемуся правилу экономики, что чем больше отдашь обществу, тем лучше у тебя пойдут дела. Они так и шли – но только за счет махрового бесстыдства в договорах, заключаемых за пределами городка.
Ну да, а еще этим пасторишкам на море не место, – продолжал размышлять торговец, – но этот – без сомнения, красавец, а еще у него хорошие рекомендации от высокопоставленных персон в Рейкьявике. Он отлично подходит такой домашней девочке, как Вигдис. А еще их объединяет музыка.
Глава 25
Полное ведро слез
Она заметит по мне, что я ночью пил? Учует запах? Клятва, которую он дал сам себе в первое брачное утро, после свадьбы, при поездке домой тотчас обратилась в ничто. Он не утерпел и всю дорогу был пьян. И после этого иногда выпивал дома, на Сугробной косе, но только не в Мадамином доме, из уважения к двум пасторским вдовам. Вечером накануне долгожданного приезда Вигдис пастор Ауртни вместе с хреппоправителем пошли в Норвежский дом к Эгертбрандсену, приставленному сторожить китов, – обсудить планы на лето, так как норвежцы намеревались хранить часть добытых китов в море возле своего склада. Они заседали там до третьего часа утра.
И теперь, когда было уже шесть, он ждал на пристани, грыз леденцы и глотал ветер, усы у него были свежепричесанные, а в остальном был насквозь продушен дорогим немецким одеколоном. Глаза у него были остекленевшие, кожа прозрачная, да и сам он чувствовал себя неуверенно: как благородная барышня воспримет эту северную глухомань, этот поселок из семи домов?.. Удалось ли ему своими описаниями этих мест в достаточной степени убедить ее, чтоб она не питала на их счет слишком больших чаяний? Но, во всяком случае, ему удалось добиться, чтоб церковь заново покрасили.
«Это же Вигдис!» – в сотый раз слышал он голос своего бильдюдальского коллеги, пока крачка голосила над его головой, а грязная чайка присаживалась в лужицу на причале… Вот она вместе со спутницей сидит в шлюпке и плывет навстречу своей новой жизни.
Она со смехом поднялась на причал, со смехом бросилась к нему в объятия, она была его женой. Но она как-то слишком долго смотрела ему в глаза – стаканы считала? А он взамен стал считать золотистые веснушки у нее под глазами. Но она ничем себя не выдала, ее радость, судя по всему, была совершенно искренней – или как? Он не был уверен. Ему пришлось искать правду на лице подруги. Вигдис представила их друг другу, в той же манере, как и в день свадьбы, а он попытался припомнить ее и сердечно поприветствовать, затем снова улыбнулся своей жене, но при этом тотчас молниеносно бросил перед собой испытующий взгляд на Сусанну – и тут увидел, как улыбка сошла с ее губ, едва она окинула взглядом поселок. Он наблюдал, как она перебегает глазами от одного дома к другому, и по этим движениям глаз понял, какое же это на самом деле убогое место. И именно в этот миг, когда на нее больше не смотрели похмельные мужнины глаза, Вигдис улучила момент посмотреть в сторону, а затем вдаль: на конец Косы, Норвежский дом и склады, на лачуги Йоуи-акулятника и других мужиков. Какой ветхий мир! После этого со дна ее души поднялось слово «ссылка». И все же – на что только человек не пойдет ради любви и брака! «Я добьюсь, чтоб он попросил о переводе в другой приход при первой же возможности, здесь я больше года пробыть не смогу». А ее подруга поддакнула ей, когда их взгляды встретились как раз над разделявшими их усами мужа.
Он проводил их до Мадамина дома, и они проплыли вверх по лестнице – две длинноподольные невероятные богини, – а затем молодую пасторскую жену подвели к двум вдовам. Они приняли ее с радостью и сердечностью (мол, наконец она приехала, чтобы сменить нас!), – которые им, впрочем, плохо удалось продемонстрировать ей. Пастор Ауртни попытался завязать между этими четырьмя женщинами разговор, но получилось плохо. Старые мадамы слишком долго молчали, а западнофьордские подруги почти лишились дара речи при виде того, как здесь все чудно́, как по-жалкому глухо и пустозвонно бьют стенные часы в гостиной, как старые вдовы похожи на призраков.
