Шрифт:
Закладка:
Оба знали, что для того, чтоб влюбленным быть вместе, Ауртни сначала необходимо выучиться на пастора, ведь торговец ни за что не отдаст свою дочь за человека без гроша в кармане, если он только не будет рукоположен. Так что осенью Ауртни начал подготовку к законному браку в Пасторской школе. Ради этой сладкоголосой девушки он был готов на что угодно – даже на то, чтоб прослушать курс богословия.
Судя по всему, Вигдис ничего не узнала о его порочной ночи в Кеплавике. Об этом свидетельствовало ее письмо – письмо, которое наконец дошло, которое ни в чем не сомневалось, но удивлялось и вопрошало: неужели он перестал писать ей, неужели у его обручения обруч лопнул? Его прошлогоднее осеннее письмо затерялось на почте из-за чьей-то банальной косорукости, может быть, вывалилось из мешка, или его сдуло ветром за борт, как знать. Но это легкое как перышко мгновение-дуновение превратилось в девять тяжелых как свинец месяцев в жизни обоих. Тревога, неизвестность, печаль. Черная хандра, тяжкий удар.
И какая радость, какое облегчение, какая любовь, – когда выяснилась правда!
К тому же в своем ответном письме он послал ей нотную запись «Матушки в хлеву», и Вигдис так воодушевилась, что ее сердце тотчас ринулось вниз по лестнице в контору отца – требовать свадьбы. Немедленно. Как можно скорее. Этой же зимой. Долго они ждали – и вот наконец у него появился и приход, и напев. На следующей неделе она пела эту народную песенку домашним, опьяненная любовью, вместе с двумя другими «свежими народными песнями», которые преподобный Ауртни откопал у старой бабы с Сугробной речки. Вигдис эти открытия жениха воодушевили даже больше, чем его самого. И никто во всей Исландии не понимал лучше нее, насколько бесценны эти песенные сокровища. Сама она пела с отточенной естественностью, ее голос был красив, но никак не решался переступить классического порога, не доходил до полной оперной мощи, хотя образованный слушатель, сидящий в кресле будущих эпох, все время на это надеялся. Как певица Вигдис Торгильсен всегда стояла перед первой ступенью вокальной школы. Но она так и не шагнула на нее, поскольку тогда в Исландии подобной школы не было.
Затем пастор Ауртни отправился на корабле на запад, за Рог, как только у него наметилось «окошко» в праздничных богослужениях, и в конце рождественских праздников, шестого января, женился под бдительным взором артнарфьордской орлицы – матери невесты (фру Артнфрид[81] Торгильсен), а хлопоты по устройству свадьбы на себя взял сам годи[82] Западных фьордов, ее супруг, господин Биргир Нивальд Торгильсен.
Пиршество было с размахом, как заведено у крупных торговцев, и преподобный Ауртни очень расстроился, что прибыл на него в таком виде. Поездки по морю в январе не славятся тихой погодой, да и пастор-музыкант отнюдь не был морским волком. Чтобы облегчить себе плавание, Ауртни раздобыл бутылку норвежского аквавита у норвежца Эгертбрандсена: на море он трезвым никогда не отправлялся. И чем сильнее становился шторм и выше волны близ побережья Хортнстрандир, тем крепче он пил, и стал пьянее самого Эгира[83], когда они добрались до мыса Стрёймнес – этого великого западнофьордского водокрута. В итоге он начал блевать – неясно, то ли с перепою, то ли из-за морской болезни, и когда в очередной раз спускался в каюту, корабль так резко наклонился носом на волне, что пастор отлетел с трапа прямо в стену, ударился головой и потерял сознание.
Очнулся он лишь в порту в Исафьорде, где корабль задержался дольше запланированного по причине большого бурана. Так что ему ничего не оставалось, как пить дальше, один из пассажиров раздобыл на берегу три отличные бутылки, и несмотря на то, что пастору на следующий день предстояло жениться, ему лишь в два первых захода удалось удержаться от соблазна пропустить рюмашку.
Так что в церковь жених явился бледным, молчаливым, плохо стоящим на ногах, поздоровался с пастором, не видя его и чувствуя, что этот корабль сильно качает; он увидел, как его невеста подходит к нему вместе со своим отцом – малорослым, лысым, конусообразным, и при этом одетым во фрак, по полу, который поднимается и опускается у него перед глазами. На его влажный от пота палец скользнуло кольцо, а другое он едва смог надеть на ее средний палец: так у него тряслись руки. Долгожданный поцелуй, скрепляющий союз, имел солоноватый привкус, потому что его усы вобрали в себя пот, катившийся со лба и стекавший вниз по носу. Во время застолья он дважды выходил поблевать, а потом позорным образом опьянел, осушив всего пять рюмок бреннивина: по одной в конце каждой из речей.
Когда он выходил блевать во второй раз, то, возвращаясь обратно, встретил своего коллегу-пастора в январском мраке перед постройкой, в которой проходило застолье, и тут он его наконец разглядел – человека, который обвенчал его: этот чернобровый мужчина одарил его таким строгим взглядом, что с него почти слетел хмель. Бильдюдальский пастор, преподобный Стефаун Стефаунссон, был чуть постарше преподобного Ауртни, красивобородый человек, судя по всему, не привыкший давать волю гневу, – но сейчас он произнес, стараясь как можно меньше шевелить губами:
– Вам придется держать себя в строгости. Это же Вигдис!
Тон у пастора был таким суровым, взгляд таким тяжелым и ослепительно-трезвым, что второй пастор – жених – даже в пьяном угаре не мог не уловить ненависти, стоящей за ними. Стало ясно: тот, кто обвенчал их, сделал это не с радостью, он скрепил их любовь своей собственной – неистовой – любовью.
«Это же Вигдис!»
Пастор Ауртни не забыл этих слов. И ему стало так тоскливо, что, вернувшись за стол, он немедленно опрокинул в себя две рюмки шнапса и закончил собственную свадьбу на бровях. Что спасло этот важнейший день в его жизни – так это смех невесты, она почти весь вечер просмеялась, хотя ее женишок сидел рядом полусонный и благоухающий блевотиной. Она была настолько уверена в своем намерении, что ее ничто не заставило бы усомниться. Это был ее вечер, ее муж, ее жизнь, которая только начиналась, и не важно, каким он был сегодня – главное, каким он был бы в дальнейшем. Лишь на единственный
