Шрифт:
Закладка:
– Ну и где же эта выгода? Они же не платят! – прогремел Кристмюнд, а из задних рядов донеслось: «Норвеголюб!»
– Ну, они платят портовый сбор и за аренду склада, и всегда аккуратно…
– А за китов? Нет! А ведь этот промысел приносит им большую выгоду. Огроменную! Да еще в исландских территориальных водах! – Ну, согласно определению, кит считается уловом судна, и этот улов здесь на сушу не выгружают, так что мы не можем взыскивать за него никакой платы. В законах нет таких крючков, которыми мы здесь могли бы воспользоваться.
– А как же тот, что у тебя на трости? – раздался из заднего ряда тот же мощный моряцкий голос, что и в прошлый раз, и все собрание расхохоталось, и даже сам хреппоправитель усмехнулся. А птичий профиль пастора так и остался непоколебленным; он наблюдал за собравшимися, словно усатый орел. Преподобный Ауртни никогда не был поклонником простонародного юмора.
– Мой разум подсказывает мне, что это общение с норвежцами окажется для нас полезным, тем более в будущем. Человеческий разум обладает такой же стурартовой величиной, как и весь универсум, как сказал поэт, но из всей этой огромной планеты мы пользуемся, для того, чтобы думать, лишь той пядью земли, на которой живем сами…
– Ну все, пошел хилософствовать!
– Нелепоуправитель! – раздались голоса.
– Норвежцы уже научили нас, исландцев, многому, даже такому, чему мы учиться не хотели, например, ловить селедку…
– Да ну, к черту, не надо тут об этой селедке псалом запевать!
– Она им нравится. От нее выгода есть.
– Фу! – фыркнул Кристмюнд, и вокруг него начали раздаваться возгласы презрения: Магнуса с Обвала, Торвальда с Холма, Сигюрйоуна с Пастбищного и Стейнгрима с Перста. Они в этих краях стояли ближе всего к статусу крупных землевладельцев, и все имели свою долю в каком-нибудь акулоловном судне, а то и собственное такое судно. Лауси сидел с краю и писал воображаемые посты для своей странички в социальной сети, потому что здесь забавные реплики катились одна за другой. Кристмюнд продолжал:
– С таким же успехом мы могли бы колюшек промышлять в Болванском ручье! По-моему, сгребать эту рыбью мелюзгу – это не промысел, а просто какой-то сенокос на море. В прошлом году мы набрели на них возле Оудальсфьорда, и огромная плавная сеть была битком набита шевелящейся селедкой. Вот я спрашиваю: кому охота возиться с этой массой? Вы меня простите, но сам я ни за что не стану снаряжать корабли, чтоб нагрести корма для скотины. Его я и на суше могу набрать.
Эта реплика была встречена добродушным смехом и даже аплодисментами. Сейчас беловолосый заткнул за пояс того, с тростью.
На штабеле мешков с мукой лежал наш Гест Эйливссон и слушал, как спорят участники собрания. Он не знал, с какой из сторон ему согласиться, так как ему были понятны обе точки зрения, но ему было ужасно интересно наблюдать, как кипятятся взрослые, как ругаются и осыпают хреппоправителя бранью. Наконец-то в Сегюльфьорде началась настоящая жизнь! А также он восхищался позицией этого доброго человека, которому, казалось, не были страшны ни брань, ни насмешки. «Норвеголиз он – и все тут!» Большие серо-голубые глаза мальчика впитывали в себя все эти сцены, скрываясь в тени густой светлой шевелюры, которой хуторская стрижка придавала сходство с военной каской. Больше всего Гест соглашался с Кристмюндом, когда тот говорил о том, что норвежцы извлекают из промысла в исландских территориальных водах огромную выгоду. Разве он не был абсолютно прав? «Территориальные воды» – слово-то какое, он такого раньше никогда не слышал!
Если бы этот вопрос вынесли на голосование согласно существовавшему тогда законодательству, то хреппоправителю пришлось бы запретить норвежцам доступ во фьорд, так как из двенадцати фермеров хреппа большинство были патриотами родного фьорда, лишь трое с Сегюльнеса воздерживались, в основном в силу общего нелюбопытства и терпеливости, присущих жителям далеких северных окраин («Что-что? Они своих китов во фьорде держат?»), – и тут Лауси прикрылся тем, что сам называл «плотницкой объективностью». Сам он как-то раз сказал: «Мои взгляды измеряются в сантиметрах». Но разве человека, живущего в мире поэзии, будет интересовать суета в реальном мире? Лауси с Обвала горячился только в вопросах, касающихся вечности.
А если бы голосование проводилось по законам более поздних времен, то «норвеголиз» получил бы поддержку подавляющего большинства. Кроме пастора и хреппоправителя, составлявших большинство в совете хреппа, значительная часть батраков, бедных и безземельных хуторян, моряков и бродяг считали, что присутствие норвежцев и всех их китов – это благо. И даже домохозяйки «больших шишек» наверняка тайком проголосовали бы за другое, нежели они сами. Люди ощутили, что сейчас здесь столкнулись две разные эпохи.
– В этом году мы выберем новый совет хреппа! – прогремел Кристмюнд в конце собрания.
Глава 28
Сын торговца
На следующий день Гест снова вспомнил от начала до конца всю эту шумиху, пока сидел высоко на горном склоне со своим стадом, не переставая ругать скудный паек, который ему дали с собой. Визит в лавку и склад на Косе вновь пробудили в нем купеческого сынка. Вот где был его дом; вот как его воспитали – среди мясных и скобяных товаров, тканей и вин. К тому же он набрел на осколок зеркала, висевший в одном углу склада, и, когда взглянул на свое отражение, ему стало не по себе. После одной зимы у бедняков с него сошла холеность, а в лице проступило что-то лачужное. Но глаза по-прежнему пылали уязвленной гордостью, а пищей этому огню были воспоминания о Рождестве в комнатах с гладким дощатым полом, дымящемся горячем шоколаде в фарфоровой чашке и прогулках с папой в лавку, где его всегда ждал леденец из рук приказчика Эгмюнда.
От этих мыслей у него увлажнились глаза. Чем сейчас занимается папа Копп? Этой зимой он ничего не прислал ему: ни на Рождество, ни на день рождения, а ведь он обещал! (В Фагюрэйри всегда отмечали его день рождения, а в хижине такое баловство было не к месту, вязание было гораздо важнее.) А парни с «Бесси», новой акулопромышленной шхуны Коппа, только посмеялись, когда пастушок стал расспрашивать их о ее владельце. После этого он задумал спрятаться на борту, но, когда дошло до дела,
