Шрифт:
Закладка:
– Да, а вот и церковь!
Как описать голос словами? Он был – как чистейший тон кларнета в миноре и заворачивал каждое слово в шелк с заботливостью и тщанием, а потом обвязывал бантом. Поскольку голос был таким изысканным, то все, что вылетало изо рта этой юной дамы, становилось важным – даже простые фразы, как эта. Фраза была адресована ее подруге и спутнице, полудатчанке Сусанне, состоявшей в свите Торгильсенов вот уже больше десятка лет, которую торговец сейчас отправил со своей дочерью, словно какое-нибудь приданое. Они вместе стояли у борта, и, честно признаться, эта студеная челюсть земли им вовсе не понравилась. Поселка здесь не было, и вообще почти ничего не было, только айсберг посреди фьорда, огромный, как гора! Эта громадина была даже выше церковной колокольни и настолько затеняла дом Божий, что подруги, наверно, решили, будто попали не в тот фьорд. Но потом она высветилась из-за айсберга, когда корабль приблизился к Косе: покрашенная в черный цвет, с белыми наличниками, как две капли воды похожая на церковь в их родном краю.
– Ага. Значит, тут есть пастор, – усмехнулась Сусанна. Она была на целый год младше и на целый лоб выше Вигдис, длинношеяя, длинноногая, длиннорукая, с длинными светлыми локонами, глубокими датскими ямочками на щеках – красота другого рода.
– Сегюльфьорд, поведай мне, где лучше жить у нас в стране? – в тон ей весело продекламировала Вигдис.
– В любом месте, кроме этого! Почему он не мог быть пастором в Рейкьявике? Мне так хочется вернуться в Рейкьявик. Ну или в Фагюрэйри!
– Надо же им всем с чего-то начинать.
– Тогда дай-то бог. Если он и впрямь такой веселый, как ты говоришь.
– А разве на свадьбе он не показался тебе веселым?
– Тогда он был таким серьезным.
– Да. Но ведь он был болен.
– У него музыка очень красивая.
– Это не его музыка, а народная, он ее…
– Да, да, конечно, я знаю, просто так выразилась. Я забыла тебе сказать, но Магга говорила, что старая Свейнсина приходила и целое утро ждала в прихожей, чтобы спеть ему, после того как он проснулся, это было, по-моему, в день после свадьбы. А потом услышала вас, вся задрожала и ушла до того, как вы спустились.
– Правда? Свейнсина?
– Ну, это бабушка Сигрун.
– Да, Свейнсина из Горной хижины. Да, она точно знает много народных песен, надо бы мне рассказать ему о ней. Подумать только: у нас есть все эти песни, вся эта великая культура, и никто не додумался ее спасать, кроме него!
Вигдис отвернулась от подруги и наполнила взор горами, крутыми склонами, пятнистыми от сугробов, и зажмурила глаза. Последнее слово она произнесла со всей весомостью любви.
– Ах, Диса, тебе так повезло! А мне всегда достаются какие-то рыцари удачи.
– Мы подыщем тебе здесь какого-нибудь мужа, какого-нибудь…
– Какого-нибудь сегюльфьордыша? Фи!
– Правильно говорить: сегюльфьордца.
– О-о.
– Да, какого-нибудь старого табачника или бедного земляночника, у которого борода вымыта мочой!
– Да уж, конечно!
– Ой, смотри – дом!
Корабль заходил вглубь взволнованного фьорда, и сейчас Мадамин дом выплыл из-за церкви, как сама церковь раньше – из-за айсберга, он скользил в сторону конца Косы, выкрашенный желтой краской, словно красивобортное лоцманское судно.
– Я-то думала, тут будет поселок или городок, как у нас в Бильдюдале. А тут всего два, нет, три дома! – почти закричала Сусанна, рассмеивая по ветру свое разочарование.
– Четыре, пять. Смотри!
– Здесь наверняка делать нечего, разве что крючком вязать.
– Почему же? Ну, например, наверняка очень весело смотреть, как будет таять этот айсберг.
Они вновь рассмеялись вместе, а потом Вигдис оперлась обеими руками на релинг, выпятив живот, ощутила в области пупа чернолакированное дерево и зажмурила глаза, вдохнула майски-холодный утренний воздух и подумала о том человеке, и том доме, и детях, которыми они непременно обзаведутся. Ей было двадцать семь. Она была в самом расцвете женской красоты, когда жизнь прошлась по чертам лица дважды, и то, чему надлежит проявиться, уже проявлено так хорошо, что лучше некуда. Затем она вновь открыла глаза и увидела лишь сугробы, бесконечные сугробы на этих крутых горах – горах, которые были еще выше, чем дóма, больше изрезаны ущельями и разнообразнее, островершиннее. У гор в самой глубине фьорда верхняя половина была совсем белой, лишь пояса утесов кое-где образовывали в этой белизне черные «сугробы». Подруги явно заплыли на самый север.
Сусанна перешла через палубу к левому борту, а Вигдис – за ней. – Ух ты – пастух!
– Где? Ага!
И бодрячка-полудатчанка помахала светловолосому мальчику, который вместе с бурой собакой гнал перед собой тринадцать хиловатых овчушек вдоль каменистого склона в сторону, противоположную той, куда плыл корабль «Моуна». Он остановился, пока они проплывали мимо, но не помахал им в ответ, лишь удивился и совсем не понял таких проявлений дружелюбия на море.
А потом подруги увидели загон для овец, откуда доярка с двумя тяжелыми ведрами ковыляла к своему дому.
– Видишь, там на склоне хутор?
– Да.
– Это прямо как у нас, в Малом-Длинноречном, где от дома отвалился фасад.
– Да, верно, – ответила Вигдис и улыбнулась, словно двадцатый век – девятнадцатому: торжествующий победу и радующийся, что оставил его позади.
Глава 24
«Это же Вигдис!»
Пастор Ауртни и сам недоумевал, как ему удалось отхватить себе такую невесту. Ему, выползшему на свет в лачуге на южном побережье Исландии, такой убогой, что в своем сознании он уже давно сровнял ее с землей, – досталась настоящая дочь хёвдинга. И это удалось ему благодаря силе его очарования, красоте почерка, рекомендациям фогта, умению играть на фортепиано и, наконец, пасторской рясе и доходу с прихода. Хотя Исландия и не была страной больших возможностей, нескольким молодым мужчинам из каждого поколения все же удавалось таким образом подняться из земляночного мира в мир деревянных домов, если они были достаточно симпатичны и умны. Но то, что ему все эти годы удавалось удерживать ее в состоянии затянутой, тайной и нервонапрягающей обрученности, несмотря на его пьяные падения то там, то тут, – было гораздо более удивительно.
Они познакомились в столице,
