– Так она сказала.

Жрец, похоже, еле сдержался, чтобы не плюнуть.

– Эта женщина, – наконец выдавил он, – мое вечное наказание.

– Это она-то наказание? – От удивления я перестала следить за словами. – Она всю дорогу от Рашшамбара была доброй, веселой, ей все любопытно… а ты что? Старый хрыч с камнями в почках. Где бы мы ни сидели, у тебя такой вид, словно кто-то нассал тебе в квей. Ты только тогда не брюзжишь, когда рот занят флейтой.

– Я играю на флейте, – заявил Коссал, – чтобы не убивать тех, кого убивать не следует.

– Это ты об Эле?! – Я вытаращила глаза.

– Да, об Эле. Хотя и ты умудрилась пробиться в мой список.

– Это какой же список? – осведомилась я. – Кого надо убить? Или кого не надо убивать?

Он сощурил глаза под косматыми бровями. И, к моему изумлению, сочно захохотал.

– Существует только один список, детка, – сказал он, отсмеявшись.

Я качнула головой:

– Какой же?

– Тех, кто что-то значит. Кто выбивается из фона. Тех, кто превратил выживание в жизнь.

– И почему тебе хочется их убить?

Он поднял кустистую бровь:

– Потому что жить, Пирр, намного труднее, чем выживать.

– А с Элой ты чувствуешь себя живым…

– И сказать не могу, как это утомительно.

Мы молчали, пока Вет наливал Коссалу та из кипящего чайника и отходил, оглядываясь на меня. Я попробовала представить, какими он нас видит: просто старик и молодая женщина, а не слуги Ананшаэля. И разговор у нас может идти о чем угодно: о выходках пьянчуги-родственника, о чьем-то падении в канал, о неслыханных ценах на фрукты – только не о той тонкой шелковинке, что отделяет жизнь от смерти. Я пыталась вообразить, каково жить такой жизнью. О чем думают обычные люди, вставая утром с постели? Наверное, как бы помочиться и выпить та. Может, о предстоящей работе. Унылая у них, наверное, жизнь – блеклая, жидкая.

– Как ты думаешь, что мы найдем в дельте? – помолчав, спросила я.

Коссал поболтал та в чашке, сделал глоток и взглянул на меня, поджав губы.

– Не знаю.

– А о чем догадываешься?

– Я давно убедился, что не мастак гадать.

– И перестал гадать? И больше ни на что не рассчитываешь?

– И в последние полвека неплохо справляюсь, – кивнул старый жрец.

Я изучала его морщины, врезанные в обветренную кожу, его спокойные сильные ладони.

– Ты лжешь.

– Лгать я тоже бросил. – Он шевельнул бровью. – У меня это получалось не лучше, чем гадать.

– А все-таки тебе любопытно, – не отступала я. – Ты думаешь, там есть что-то, с чем стоит воевать.

– Воевать? – повторил Коссал. – Я не люблю воевать.

– А убивать?

– Сердце само собой не выберется из грудной клетки, – пожал он плечами, – а на той барке было ужасно много оголенных сердец.

– Думаешь, это вуо-тоны?

– О вуо-тонах я впервые услышал несколько дней назад, – снова пожал он плечами. – Они, насколько мне известно, могут оказаться травоядными миролюбцами. Есть всего один способ проверить.

– Но раз ты собрался проверить, – возразила я, – значит подозреваешь не вуо-тонов. Ты думаешь, где-то там затаились боги.

Коссал всмотрелся в меня сквозь поднимавшийся из широкой чашки пар.

– Если где-то там и есть кто-то сверх горстки болванов с ножами и причудливыми мифами, он там очень давно.

– Ты правда допускаешь, что боги этого города существуют?

– Сомневаюсь. Однако не только боги не умирают, пока их настоятельно не попросишь.

– Ты говоришь о кшештрим.

Мне все не верилось, что речь и правда о них. Боги Домбанга, при всем их неправдоподобии, были мне привычны. Я росла с их именами на языке, щупала запретных идолов. А кшештрим, сколько бы хроники ни говорили о них, сколько бы ни утверждал Коссал, что сам их видел и убивал, представлялись персонажами из книг: бессмертными врагами рода человеческого, так давно исчезнувшими из самых дальних уголков света, что словно бы вовсе никогда не существовали.

– Кшештрим, скрывающихся в дельте реки Ширван под видом богов, – дополнила я свою догадку.

– Не то чтобы я в это верил. Но если это так, то они слишком долго обманывают Ананшаэля.

– А если нет?

– Тогда посмотрим, не следует ли отдать богу этих вуо-тонов.

Он так небрежно обсуждал и кшештрим, и более привычные для меня вопросы веры.

– А как ты решаешь?.. – спросила я, возвращаясь мыслями к жрице Эйры, оставившей, когда я опускала ее на пол, несколько капель теплой крови на моей руке.

– Полагаю, есть и вторая половина вопроса.

– Кого выбрать в жертву. Мир ведь полон людей. Даже Домбанг… – Я сбилась, представив себе забитые лодками каналы, перекликающихся гребцов, толкающихся на узких мостках мужчин и женщин, матерей, покрикивающих из окон тиковых домиков на ребятишек в мусорных кучах. – Всех же не перебьешь…

– Некоторые жрецы пытались.

– Правда? – Я заморгала. – И что?

– Не вышло.

– Так я и поняла.

– Люди обращают внимание на тех, кто расхаживает от дома к дому и режет глотки. И стараются попасть в число исключений.

– Но если не так, как же выбрать? – настаивала я. – Вот мы сидим здесь, а мимо каждый день проходят тысячи людей. И сейчас на этом помосте за два десятка. А ты никого не убиваешь.

– Двоих, – сказал Коссал.

– Прости?

– Я убил двоих.

Я оглядела площадку. Люди попивали кто сок, кто та, сидели поодиночке или компаниями в два-три человека. Ни одного тела. Ни одного умирающего. Я подумала, не шутит ли Коссал.

– Не вижу трупов.

– Яд действует не сразу, – отмахнулся он.

«Не шутит», – заключила я.

Казалось бы, на том и конец разговору, но Коссал, чуть выждав, снова заговорил своим низким рокочущим голосом:

– В служении богу нет правил, Пирр. Ты разминешься с сотней, с тысячей человек, и ничего. А на тысяче первом почувствуешь, что бог смотрит твоими глазами, что он движет твоими членами. Волю бога не рассчитаешь, как площадь дома или расстояние до Аннура. Она не очевидна и не выводится вычислением. Наше служение – не список поручений.

– А Эла примерно так же описывает любовь, – покачала я головой.

К моему удивлению, Коссал кивнул:

– Пожалуй. Смерть, любовь… То и другое – деяния бога, оправленные в тленную плоть.

– И как отличить одно от другого?

Коссал раскрутил в чашке та и уставился в крошечный водоворот.

– Не уверен, можно ли их отличить.

18

Посланец Рука боязливо постучался мне в дверь, пробудив от беспокойного сна в жаркий душный час между полуночью и рассветом. Мне снились Рук с Элой. Они, голые, сцепились руками и ногами и, закрыв глаза, всем телом прижимались друг к другу. Я