такой момент, когда становишься моралистом, — отвечала ему Саган. — Создается впечатление, что ход жизни замедляется. Или, наоборот, она так стремительно проходит, что невозможно держать ее под контролем. Тогда становишься моралистом чисто автоматически. Но разве я не проявляла всегда склонности к объяснениям, которые можно найти в тревоге, в страхе, в одиночестве?

Театральный критик Жан-Жак Готье смущенно поинтересовался у автора, считает ли она, что он понял сущность ее пьес. Франсуаза Саган, которая, вероятно, не помнила всего того, что он говорил, ловко вышла из этой ситуации: «Есть одна пьеса, которую я очень люблю, а вам она не понравилась. Это «Скрипки, звучащие иногда». Пьеса не пошла, потому что в ней не хватало какого-то равновесия. А это равновесие между актерами и режиссером настолько хрупко! Это такое чудо, когда все вдруг становится единым, а как это происходит, не знает никто». Потом наступила очередь Женевьев Дорманн. Читая «Синяки на душе», она была поражена вымышленным банкетом «У Дру-ана». Действительно, Саган описала себя в возрасте семидесяти лет, ставшую классиком литературы, с многочисленными наградами, когда она, «любезная и слегка смущенная из-за своей дикции», участвует в ужинах «У Друана» или «У Максима». Она представила себя приканчивающей рыбу соль и дающей бредовое интервью по поводу шабли, от которого она потеряла голову. На вопрос Женевьев Дорманн, «рассчитывает ли она в дальнейшем выдвинуть свою кандидатуру на Гонкуровскую премию, Франсуаза Саган ответила, что «это ужасное видение, которое она пытается отогнать. Для нее нет ничего хуже, чем представить себя в Гонкуровской академии, или получающей премию «Фемина», или стоящей в одном ряду между Маргерит Дюрас и Франсуазой Малле-Жорис. Все эти дамы из жюри — настоящий кошмар, а Жером Бош — просто апофеоз! «В жизни не соглашусь быть членом какого-либо жюри, в каком бы возрасте я ни была. Вот уже восемнадцать лет я получаю почести и награды, и все восемнадцать лет они оставляют меня равнодушной», — заявила романистка. Эрве Базен, недавно назначенный президентом академии Гонкур, очевидно, не читал этих строк. В июле 1973 года, перед отъездом на отдых в Гран-Куртуазо, он официально пригласил автора романа «Смутная улыбка» примкнуть к десяти членам академии под руководством его заместителя Ролана Доржелеса. По словам президента академии, его коллеги выразили пожелание ввести в их состав вторую женщину, помимо Франсуазы Малле-Жорис. Сначала Франсуаза Саган ответила, что не в состоянии прочесть пятьсот новых романов, появляющихся каждый год. В октябре она отказалась без всяких уловок окончательно и категорично. Этот отказ был воспринят как оскорбление. Арман Лану, генеральный секретарь престижного института, отреагировал агрессивно: «Она совершает серьезную ошибку, заявляя, что ноги ее не будет в Гонкуровской академии». Когда в 1981 году членом Французской академии стала Маргерит Юрсенар, для Франсуазы Саган это послужило поводом сказать, что она никогда не станет членом жюри и что она восхищается Юрсенар: «Я считаю, что она пишет превосходно, но ее вступление во Французскую академию — явление скорее светское». Позже Франсуаза Саган призналась, что Ален Деко якобы предлагал ей от имени «сорока» кресло во Французской академии после смерти Маргерит Юрсенар. Но она отвергла это предложение одним движением руки.

Критика сходится во мнении: читатели в полном восторге. Вышедшая в июне 1972 года в издательстве «Флам-марион» тиражом в 100 тысяч экземпляров книга «Синяки на душе» быстро оказалась в начале списка бестселлеров лета того года. В августе роман занял второе место. В сентябре было продано более 200 тысяч экземпляров. Тем не менее Франсуаза Саган чувствовала себя все хуже и хуже, день ото дня все глубже погружаясь в депрессию, которая уже чувствовалась между строк в ее произведении. После его написания она осталась без сил и без всяких желаний на весь год. В это время она сделала заявление, ей совсем несвойственное: «Мне кажется мерзким, что однажды придется умереть. Вам предоставляются различные блага, то есть жизнь, деревья, весна, дети. И вы знаете, что когда-нибудь у вас все это отберут, это нехорошо, это нечестно. Мое отчаяние в большей степени происходит от этого».

В издании от 4 июля 1973 года еженедельник «Минют» не без некоторого смакования сообщил тревожные сведения о романистке в статье под заголовком «Саган в клинике: у нее слишком много синяков на душе». «Она просто, мягко говоря, не выдержала», — резюмировал журналист. На самом деле кризис, который должен быть назван своим именем, даже если это ужасно: delirium tremens, был очень сильным. Пришлось вызвать двух рослых медсестер, чтобы срочно увезти Саган в специализированную клинику. Журналист «Минют» был полностью убежден в одном: Франсуаза Саган — жертва резкого повышения налогов. С другой стороны, история с delirium tremens — это чистая выдумка.

Уставшая, подавленная, романистка сама попросила без огласки перевезти ее в клинику «Сальпетриер» для короткого лечения сном. Статья вызвала настоящий взрыв эмоций, который также не прошел бесследно и для самой писательницы. На улице Гинемер телефон почти не звонил, словно близкие боялись потревожить «тяжелобольную». Чтобы пресечь все слухи, она принялась устраивать праздники. Жерару Мургу пришла в голову простая мысль позвонить той, что вызвала столько толков, и убедить ее выступить на радио в программе Жильбера Пикара «Франс-Интер». Передача ретранслировалась 26 июля 1973 года в 13 часов. Предварительно журналист пояснил: «Эта ложная новость, я подчеркиваю, ложная, глубоко ранила сердце Саган». Дрожащим от возмущения голосом романистка обвинила правительство: «Франция всегда очень хорошо относилась ко мне, и французы — чудесные люди, я их люблю. Но я считаю, что сегодня с ними очень дурно поступают, и они несчастны. Однако я вынуждена их покинуть, сожалея об этом, так как являюсь француженкой по духу, по рождению, по образу жизни». И она сообщила о своем намерении переехать жить в Ирландию, где к женщинам относятся с большим уважением и где любят писателей. Она планирует также вновь выйти замуж и даже иметь ребенка от того молодого итальянца, чье имя появилось на страницах газет. «Он никогда во мне не сомневался, и это меня успокаивает. Его имя — Массимо Гаржиа. Я выйду за него замуж, если он свободен и если он этого захочет». В середине августа, несмотря на то что папа римский Павел VI во время священной еженедельной аудиенции публично выразил недовольство ее просьбой, Франсуаза Саган уехала из Парижа в Шеннон, чтобы подышать ирландским воздухом перед изгнанием. Романистка легко представила себя живущей в плохо отапливаемом доме с баранами и овцами или в фургоне. Уже на месте они с Дени осмотрели несколько построек, но решиться не смогли. Что до фургонов, то