– Ну, так и есть, сынок. Он сказал им об этом и показал мир, который Он создал для них. Но они все равно согрешили.

Я почувствовал, что теряю хватку. Мои ответы мне самому казались неуверенными и недостаточными. Я попытался вернуть разговор к основополагающей истине, за которую и сам стараюсь держаться – что Бог любит нас, у Него есть план, который мы не всегда можем заметить или понять, и что даже несмотря на страдания, боль и потери, Бог все равно заботится о нас, защищает и благословляет нас многочисленными и удивительными способами. Надеюсь, это помогло. Сын улыбнулся и снова улегся на подушку.

Но я не могу не заметить, что его вопросы почти всегда перекликаются с моими собственными. Слова, которые я ему говорю, и ответы, которые я с трудом формулирую, часто оказываются пустыми. Я могу проводить дни и недели в относительном покое, но не потому, что опираюсь на мир, где царит Божья любовь. Скорее, я спокоен потому, что отказываюсь думать об этом. Божья любовь должна заставить меня чувствовать себя в безопасности, верно?

Но этого не происходит. Мне трудно примирить истину о Божьей любви с истиной о Божьем безразличии. Как мне кажется, это безразличие подтверждается отсутствием Его вмешательства в человеческие дела, когда оно очень нужно. Поэтому я нечасто думаю об этой любви. Вместо этого я сбиваюсь с проторенного пути и сворачиваю на другую, изрядно избитую дорогу, по которой ходило человечество на протяжении всей своей истории, – дорогу, вымощенную сомнениями, тревогами, гневом или неверием в Бога.

Я все еще задаюсь вопросом, действительно ли существуют два разных пути – путь абсолютной веры и путь непреодолимого сомнения. И надо ли мне в таком случае выбрать один из них?

Разумеется, нет. И прошедший год показал мне это. По мере того как я буду двигаться вперед, моя вера тоже будет меняться, как же иначе? Моя вера – это вера сомневающегося, но она остается верой. В некоторые дни она сильнее, в другие я ее совсем не чувствую. Если быть честным, то я подозреваю, что у каждого, кто исповедует христианство, есть такая же сомневающаяся вера. Мы не выбираем между путем веры и путем сомнений. Потому что есть только один путь.

Через несколько недель после того случая Генри подошел ко мне и спросил:

– Почему так трудно любить Иисуса? То есть мне нравится Иисус, но мне трудно любить Его.

Как старый мудрый психотерапевт, я попытался мягко обратить этот вопрос обратно к нему.

– Почему ты думаешь, что это так трудно, дружок?

Он на мгновение задумался, сосредоточенно наморщив лоб. Затем медленно произнес:

– Ну, я думаю, это потому, что я не могу его видеть. Я вижу тебя, Софию, маму и Холдена, и я люблю всех вас, но я не вижу Иисуса.

Вот и все, не так ли? Это та истина, которую мы с большей готовностью принимаем в пять лет, но которая вызывает бурю негодования в тридцать три (и в пятьдесят, и в семьдесят пять, и в сто). Все это – сомнения, вера, любовь, страх, ярость, тревога – неизбежно соединяется в нас, и мы изо всех сил пытаемся ухватить хотя бы ту крупицу веры, которая все еще сохраняется в этой бурлящей смеси. В большинстве случаев это все, что мы можем сделать.

Генри вспоминает о Сойере почти каждый день. Иногда он разражается такими же горькими рыданиями, как в день смерти кузена. В другие дни спокойно говорит о нем или заявляет, что хотел бы иметь машину времени и вернуться в то время, когда Сойер был еще жив. Он не может забыть своего кузена и не умеет путешествовать во времени. Поэтому он просто вспоминает о нем каждый день.

Разговоры, которые я буду вести с моим мальчиком, со временем станут только сложнее. Вопросы будут становиться все более важными, а сомнения – все более жесткими. Он будет сомневаться, как и я.

Я молюсь о том, чтобы эти сомнения не уничтожили его веру. Я хочу, чтобы он понял, что христианская вера не лишена сомнений. Но больше всего я хочу, чтобы он никогда не чувствовал, что одинок в своем страхе, гневе или борьбе. Я рядом с ним, и борюсь с теми же демонами.

Так что, Генри, продолжай задавать мне свои трудные вопросы в вечерние часы. Я не могу утверждать, что знаю ответы, но, по крайней мере, мы можем искать их ночь за ночью, вместе.

Джереми Р. Саммерлин

Дар невзгод

Наиболее успешные люди воспринимают невзгоды не как препятствие, а как ступеньку к величию.

Шон Анкор

Когда мне было пять лет, мне пришлось пережить несчастный случай и бежать из своей страны. Этот процесс был эмоционально и физически опустошительным. Я стала беженкой, которой предстояло плыть на хлипком суденышке из охваченного войной Вьетнама. Мы с семьей направлялись в Америку, и нам нужно было начинать жизнь заново, в страхе и неуверенности.

В конце концов мы оказались в Калифорнии. Я думала, что все проблемы остались позади. Как же я ошибалась. В школьные годы ровесники обзывали меня «уродкой» и «узкоглазой». Соседский мальчик постарше постоянно выкрикивал в мой адрес расистские оскорбления, пока я шла из школы домой. А одна одноклассница любила ставить мне подножки без всякой видимой причины – просто для того, чтобы посмеяться над моей неловкостью. В такие моменты другие дети тоже смеялись надо мной. Я до сих пор помню, как краснела от смущения.

Даже когда надо мной не издевались, я все равно чувствовала себя униженной из-за нашего тяжелого материального положения. Поначалу с деньгами было туго. В начале каждого учебного года учителя спрашивали нас, куда наша семья ездила летом. В то время как другие дети рассказывали о веселых путешествиях в разные интересные места, мне было нечего ответить. Мне приходилось врать, потому то мы никуда не ездили. А когда другие школьники демонстрировали одежду, купленную к новому учебному году, я вся сжималась, ведь на мне была та же самая дешевая блузка, что прежде. Однажды бабушка сшила для меня дождевик из толстого прозрачного пластика. Я понимала, что он мог бы защитить меня от дождя, но никогда не носила его, чтобы не подвергнуться новым насмешкам.

И все же, даже в самые мрачные моменты своего детства я верила, что есть более счастливое будущее, возможность начать все сначала. Надежда приходила ко мне в