любопытством, бесстрашием и, самое главное, надеждой. Скоро она посмотрит в зеркало и найдет свет, который находится глубоко внутри и только ждет, чтобы прорваться наружу и залить все вокруг. Но сейчас, в этот момент, ее зеркалом буду я.

Я смотрю в ее глаза, расширенные от отчаяния и страха, и чувствую, как мой свет уже пробивается сквозь нее, разгоняя тьму.

– Мы пройдем через это вместе. Я не могу сделать шаг за тебя, но готова быть рядом. Я уже прошла этот путь и знаю, куда он ведет. Я буду освещать тебе дорогу, а ты будешь вести меня за собой.

Сдвиг во Вселенной, электризующий холодок. В глубине души сидящей напротив девочки сейчас зарождается нечто новое. Ее слезы, будто семена, упадут на почву и потом станут ее садом – ее путем к выздоровлению.

Я смотрю в искаженное временем зеркало. И меня ослепляет свет.

Маура Шауэрман

Вера для сомневающихся

Вера – это невидимое, но ощущаемое. Вера – это сила, возникающая в тот момент, когда нам кажется, что мы бессильны. Вера – это надежда, которая остается с нами, даже когда нам кажется, что все потеряно.

Кэтрин Палсифер

Перед сном мой пятилетний сын Генри любит решать философские вопросы. Они возникают в его голове с головокружительной быстротой и затем перерастают в настоящие богословские головоломки. Возможно, в темноте есть нечто такое, что обеспечивает моему сыну ясность мысли. И это ведет его по каменистой тропинке, со всех сторон окруженной язвительными замечаниями и разнообразными глубокими наблюдениями.

Недавно жена открыла мне еще одну причину, по которой Генри начинает донимать меня, как только гаснет верхний свет и вместо него включается ночник в виде Дарта Вейдера. Все оказалось очень просто: в течение дня Генри спрашивает обо всем у матери, и у той хватает сил отвечать на все его «кто», «что», «где» и «когда». Однако от главного вопроса – «почему?», лежащего в области философии, логики, науки, литературы и психологии, она отбивается проверенным советом:

– Спроси у папы.

И вот мы уже перестилаем в темноте одеяла и подушки, ищем по дому Щенка (лучшего друга моего сына и, по его словам, истинную причину всех происходящих с ним неприятностей). Мы проверяем, чтобы во всех бутылках была налита свежая вода. Но когда мы переходим к молитве, я понимаю: наступает время очередной философской беседы.

В марте 2020 года Сойеру, двоюродному брату и лучшему другу Генри, был поставлен смертельный диагноз – рак, и через семь месяцев он умер. С тех пор вопросы Генри сильно изменились. Раньше он спрашивал: «Почему Йода зеленый?» и «Какое у Бога отчество?». Разумеется, даже на это не всегда знаешь, что ответить, особенно если ты – страдающий хроническим недосыпом и неподготовленный родитель. С другой стороны, здесь можно смело дать волю фантазии. Однако после смерти кузена разум Генри стал забредать в гораздо более мрачные области.

Несколько недель назад, после того как мы закончили читать молитву и Генри улегся в постель, я приступил к длительной процедуре выхода из комнаты – обычно она включает в себя необходимые родительские угрозы, а затем заверения в любви и повторение «спокойных ночей», которые могут длиться гораздо дольше, чем нужно.

– Папа? – вдруг услышал я. – Папа, если Бог может все, почему он не возвращает людей к жизни?

Генри сел в кровати. Его мягкая пижама с нарисованными на ней тракторами выглядела совсем по-детски, однако интересовавший его вопрос больше подошел бы глубокому старцу. Я ощутил холодок в груди – обычно он возникает, когда мне задают вопросы, на которые затруднился бы ответить даже самый лучший теолог.

Разумеется, правильного ответа у меня не было. Я не выпускник семинарии, не пастор. Я читаю Библию нерегулярно, не слишком часто молюсь и испытываю патологическое отвращение к внутреннему конфликту, который часто сопровождает все мои приступы духовного самоанализа. Возможно, за последний год, наблюдая за тем, как мой маленький племянник проигрывает битву с раком мозга, я стал чаще сомневаться в Боге, христианстве, Библии, надежде, вере, рае, аде и эффективности молитвы. Боль и страдания были реальными, а Бог – слишком, невероятно далеким. Я – постоянно сомневающийся и неизменно неудачливый христианин, и у меня нет ни одного ответа на вопрос, который только что задал мне Генри.

Но я его отец, и он думает, что я все знаю.

В моей церкви никогда не поощрялись сомнения. О своих сомнениях люди обычно высказывались в прошедшем времени. Их вера прошла испытания, но теперь они чувствуют себя комфортно, обсуждая эту проблему в воскресной школе или на вечернем молитвенном собрании. Теперь их вера крепка. На моей памяти никто не говорил о своих нынешних сомнениях, о своем неверии в библейские истины или о своем нынешнем гневе на Бога, который «может все», но отчего-то отказывается спасать наших близких.

Я не хочу, чтобы мой сын тоже чувствовал одиночество, от которого нередко страдал в детстве я сам, оставаясь наедине со своими сомнениями. Пытаясь справиться с духовной бесчувственностью и апатией, которые, как мне казалось, испытывал только я во всей Вселенной, и с ужасом перед адом, я искал утешения в молитве – снова и снова, одну ночь за другой.

– Я не знаю, дружок, – наконец ответил я. – Я не понимаю, почему в Библии Бог одних людей возвращает к жизни, а других нет. Смерть – это часть нашей жизни здесь, на Земле. Но Божий план касается не только того, что мы переживаем, пока живем на этом свете, но и всего, что происходит с нашими душами потом.

– Но почему люди умирают? – перебил он. – Фу, как я ненавижу это слово!

– Какое слово?

– «Умирают». Я так ненавижу это слово!

– Я тоже, – сказал я, положив руку ему на колено.

Я ненавидел не только слово, я ненавидел мир, из-за которого моему сыну пришлось выучить это слово в пять лет. Я ненавидел тот факт, что он так рано познал чувство потери, что он отныне понимает эту боль. И это произошло в тот момент, когда он должен был быть поглощен шуточной возней с папой, или рисовать нелепые картинки с какашками, или часами напролет играть в шпиона, пекаря или джедая.

Я вспомнил об Адаме и Еве, о которых мы говорили в прошлом году на семейных богослужениях, и о том, как они согрешили в Эдемском саду.

– Но, папа, – перебил меня Генри, – почему они согрешили? Почему Бог просто не сказал Адаму и Еве, что он