Когда до герцога осталось всего ничего — снести буквально несколько вражеских магов и пройти пяток метров, он поднял над собой зеркало Монтесумы и принялся начитывать какое-то заклинание. И почти сразу же я заметил, как в некоторых местах воздух словно начал сгущаться и преломляться, как бывает в жаркий день над горячим асфальтом или в пустыне. Но тут этот эффект наблюдался со всех сторон и в большом объёме. Похоже, Эджертон пытался при помощи Великого артефакта создать какую-то иллюзию или защитное поле.

Чем дольше англичанин начитывал заклинание, тем сильнее проявлялись эффекты, вызываемые зеркалом: пространство начало искривляться, и возникло ощущение, что оно ломается. Казалось, что вокруг нас теперь одни зеркала: кривые, постоянно трескающиеся и осыпающиеся тысячами осколков и вновь появляющиеся из ниоткуда. Волей-неволей пришлось остановиться, потому как в отражениях вокруг я видел как минимум с десяток Эджертонов, и кто из них настоящий — не представлялось возможности узнать.

И чем дольше длилась иллюзия, чем сильнее она меня поглощала, тем труднее мне было разглядеть бабушку, Вильгельма, Дьяниша и остальных участников битвы. Они постепенно теряли свои очертания, становясь прозрачными. Они то исчезали, то появлялись, пробегали мимо, не замечая меня, а иногда вообще проходили сквозь меня. Либо это были отражения, либо я уже находился в каком-то подобии сдвига.

В конце концов все наши воины, как, впрочем, и вражеские, исчезли полностью. Они явно были рядом, но иллюзия, созданная при помощи зеркала Монтесумы, скрыла их от меня. Ну и меня от них тоже — в этом я даже не сомневался.

Теперь я мог видеть лишь Эджертона и, как ни странно, Романова. Впрочем, ничего странного в этом не было — видимо, связь, наложенная на нас с Александром Петровичем при помощи мощнейшего заклятия магии крови, была слишком сильна. И это радовало. Но разумеется, только меня и кесаря. У англичанина лицо было крайне недовольное и удивлённое — не ожидал он такого поворота.

Постепенно все зеркала вокруг рассыпались, и мы оказались в каком-то странном месте, отдалённо похожем на поле боя. Та же трава и земля под ногами, только ни души вокруг, кроме нас троих, низко нависающее небо в густых облаках и туман. Он окружал нас высокой стеной, словно забор, уходящий к самому небу, и ограничивал наше поле боя размерами примерно сто на сто метров.

— Неплохая иллюзия, — произнёс Романов, прочертив своим мечом в воздухе пару линий. — Но деваться нам некуда, придётся добивать его здесь.

Голос кесаря показался мне странным — будто Александр Петрович говорил с большим трудом. Да и выглядел он так, словно уже два дня дрался без перерыва: лицо было бледным, даже, скорее, серым, осунувшимся, глаза впали и выглядели потухшими.

— Что с Вами? — спросил я.

— Хреново мне, — ответил кесарь. — Поэтому надо всё делать быстро.

Похоже, Эджертон создал иллюзию, которая не просто скрыла нас ото всех, но и ещё наносила нам с Александром Петровичем немалый урон. И судя по тому, что шапка Мономаха не просто обжигала мне голову, а прямо пылала, защищая меня, этот урон был какой-то совсем уж невероятной силы. Что, впрочем, было неудивительно: всё же зеркало Монтесумы — Великий артефакт, и с его помощью можно не только иллюзии накладывать, но и поражать врага.

И если у меня имелся свой Великий артефакт, чтобы защищать меня от воздействия зеркала, то Романову приходилось рассчитывать лишь на собственные силы да на защитные заклятия и амулеты. А это всё же не то, поэтому вид у кесаря ухудшался прямо на глазах — на Александра Петровича уже было больно смотреть. Нужно было торопиться.

Эджертон стоял примерно в двадцати метрах от нас и довольно ухмылялся. Похоже, он считал, что у него преимущество, и был уверен в своей победе. Мы с Романовым были в корне не согласны с такой постановкой вопроса, поэтому, не тратя времени, покрепче сжали рукояти своих мечей и пошли на англичанина.

Но тот не спешил вступать в бой: как только мы приблизились к нему на расстояние двух метров, герцог выпустил в каждого из нас по лучу из своего посоха и переместился в другое место — за наши спины. Пришлось развернуться и снова пойти на него. И так раз пять.

Мы пытались достать Эджертона, но он ускользал и лупил по нам лучами Кохинура. Кесарь пытался что-то запустить в ответ из ладони, но толку от этого не было: защита англичанина всё отражала. Его надо было достать мечами. Другого выхода не было. Однако враг был быстр и осторожен. Он избегал ближнего боя и лупил по нам своими лучами.

Мне эти лучи не доставляли особых проблем: их принимал на себя Кусанаги-но цуруги, а вот кесарю с каждым ударом становилось всё хуже. В итоге после очередного выпущенного в него луча Александр Петрович рухнул на землю. Кесарь пару раз попробовал подняться, но у него ничего не вышло, а после того, как в него ударил ещё один луч — контрольный, Романов уже не шевелился.

Англичанин добился своего — мы с ним остались вдвоём. Правда, я всё ещё ощущал тепло, которое подтверждало, что связь с Александром Петровичем сильна. А это означало, что он жив, и не могло не радовать. Но стоило спешить — неизвестно, сколько кесарь мог провести в таком состоянии. Нужно было поскорее разделаться с Эджертоном и оказать Александру Петровичу помощь.

Как только англичанин понял, что кесарь выбыл из игры, он расплылся в такой бессовестно широкой улыбке, что по его виду казалось, будто он уже победил. Видимо, «друг Гарри» всё ещё не воспринимал меня как достойного противника. Но мне на это было плевать: я пришёл не впечатлять его, а убить.

— Надеюсь, теперь ты прекратишь от меня бегать, как трусливый щенок? — крикнул я врагу.

Улыбку на лице англичанина тут же повело, и он со злостью ответил:

— Ты слишком дерзок, мальчишка!

— Я лишь называю вещи своими именами. Ты трус, и ты не раз это уже доказал!

— Ничего, можешь дерзить. Сейчас я выбью из тебя эту дерзость вместе с твоей Искрой! И наконец-то получу то, что должно уже давно мне принадлежать!

— Ты про мой меч? — уточнил я. — Конечно, ты его получишь. Совсем скоро. Между рёбер!

Лицо Эджертона совсем перекосилось от злости, и он решил не продолжать перепалку, а принялся начитывать какое-то заклинание. При этом он поднял посох перед собой, и я