Похоже, враг при помощи специального заклятия аккумулировал в бриллианте какой-то усиленный заряд убийственной магии, понимая, что простые лучи меня не берут. Великий артефакт с каждой секундой становился всё ярче и ярче, и я понял, что не стоит ждать, пока в нём накопится достаточно энергии для критического удара. Надо было нападать первым.

Я принялся накладывать на себя дополнительное заклятие, увеличивающее скорость: во-первых, надо было быстро добежать до врага, а, во-вторых, в случае чего — увернуться от луча. Потому как, судя по свечению Кохинура, удар мог быть такой силы, что лучше не проверять, выдержит ли его мой клинок, а попытаться увернуться.

Однако с наложением заклятия возникли проблемы: оно никак не хотело накладываться. Видимо, мешала иллюзия. Мне пришлось полностью сконцентрироваться, чтобы его в итоге наложить, и я не был уверен, что оно будет работать в полную силу. Но других вариантов у меня всё равно не было.

Закончив с заклятием, я придал себе максимально возможное ускорение и бросился на врага. А тот всё ещё был занят своим заклятием и словно меня не замечал. Однако когда я подбежал к Эджертону совсем близко и даже занёс над ним меч, он исчез. И объявился у меня за спиной.

Похоже, враг собирался бегать от меня до тех пор, пока не «зарядит» Кохинур под завязку. И это мне очень не нравилось. Но и поделать с этим я ничего не мог. Я провёл ещё несколько попыток достать англичанина, но все они закончились одинаково: он исчезал в последний момент и появлялся у меня за спиной с неприятной ухмылкой на лице.

Иллюзия сильно дезориентировала: иногда мне вообще казалось, что всё вдруг переворачивается вверх ногами, и я вот-вот упаду в какую-то пропасть. Ради эксперимента я один раз решил убежать и рванул в сторону тумана, что окружал нас. Пробежал метров тридцать и вдруг обнаружил, что бегу на Эджертона: то ли меня развернуло, то ли англичанин переместился.

А герцог всё «заряжал» свой бриллиант, и тот уже сиял так, что на него было больно смотреть. А я совершенно не представлял, что делать в сложившейся ситуации — не гоняться же за Эджертоном, расходуя силы. Оставалось лишь ждать, когда он решит меня атаковать, и надеяться, что шапка Мономаха и Кусанаги-но цуруги помогут мне отразить удар и в итоге победить врага.

Эджертон продолжал начитывать заклинание, а я стоял примерно в десяти метрах от него и время от времени инстинктивно оглядывался — всё же мы находились в иллюзии, созданной англичанином и, в отличие от него, я не мог чувствовать себя спокойно. Герцог же не сводил с меня глаз, и поэтому не заметил, как в какой-то момент Александр Петрович пришёл в себя и немного приподнялся.

Кесарь тоже принялся начитывать какое-то заклинание, и совсем скоро его окутала красная искрящаяся дымка. А потом он резко вскочил на ноги, увеличился в размерах раза в полтора и, взмахнув мечом, бросился на англичанина. При этом клинок Александра Петровича окрасился в ярко-алый цвет: видимо, какое-то очень сильное заклятие магии крови наложил на себя и на своё оружие кесарь.

То ли Эджертон заметил Романова слишком поздно и уже не успевал переместиться, то ли осознанно решил этого не делать, но так или иначе, герцог схватил свой посох двумя руками и, выкрикивая какое-то заклятие на незнакомом мне языке, выпустил из Кохинура луч прямо в грудь Александру Петровичу. К моему удивлению, кесарь не стал ни отбивать удар, ни уклоняться от него: он принял убийственный луч грудью, развёл руки в разные стороны и принялся начитывать какое-то заклинание. А как только закончил с ним, сразу же упал.

Романов лежал на земле, и его с Кохинуром связывало нечто похожее на электрическую дугу: яркое и искрящееся. Александр Петрович слегка подёргивался, а Эджертон судорожно тряс посохом, словно хотел добить кесаря или… разорвать эту связь между бриллиантом и Романовым.

Я рванул к Александру Петровичу, и в этот момент странная дуга исчезла. И похоже, сама по себе, а не вследствие действий англичанина, потому как тот изрыгал проклятия, а вот кесарь, как ни странно, улыбался. Я аккуратно приподнял его голову и сказал:

— Держитесь, Александр Петрович! Сейчас я его прикончу, и всё будет хорошо. Вы только немного продержитесь.

— Держусь пока, — негромко ответил кесарь. — Меня не так-то просто убить даже с помощью Кохинура. Но артефакт своего добьётся, это лишь вопрос времени.

— Вы продержитесь, Вы сильный!

— Я сильный, да, — улыбнувшись, согласился Романов. — И пока я жив, Эджертон не сможет пользоваться артефактом в полной мере, бриллиант должен сначала добить меня, потому что я связал его силу. Но долго я не продержусь. Поэтому поторопись! Убей эту тварь!

Сказав это, кесарь потерял сознание. Вокруг него образовалась красная дымка, и время от времени в ней вспыхивали небольшие искры. Похоже, Романов отключился, но его защита и организм пока ещё держались.

Я поднялся и, сжав покрепче рукоять меча, посмотрел на Эджертона. Тот выглядел злым и растерянным и снова начитывал какое-то заклинание. Но главное было не это.

Кохинур почти не светится! Он выглядел тусклым — словно весь его магический заряд был потрачен на удар по Романову. Нет, внутри у него теплился какой-то огонёк, но это было уже не то: сияние Великого артефакта практически угасло.

Эджертон был взбешён, он ругался, пытался как-то «реанимировать» артефакт, но всё без толку: тот практически не светился. Похоже, Романов решил ценой своей жизни ослабить нашего врага, забрать силу у его главного оружия, и у кесаря это получилось. И теперь я уж точно не мог облажаться. Надо было действовать быстро и решительно. При определённом раскладе даже оставался шанс спасти Александра Петровича.

Я встал так, чтобы прикрыть Романова — не хватало ещё, чтобы Эджертон попытался как-нибудь добить кесаря, и сделал несколько шагов в сторону англичанина. Тот принялся обходить меня по кругу. Я прошёл ещё немного в направлении герцога и оглянулся — проверить — не далеко ли отошёл от Александра Петровича. Но кесаря не было.

Я невольно встряхнул головой, словно Романов от этого должен был появиться. Но его не было. Вообще нигде. Похоже, иллюзия или его скрыла, или нас с Эджертоном куда-то перенесла. Но Александр Петрович был ещё жив: я чувствовал его — то тепло, что возникло внутри меня, когда Романов появился на поле боя, оно уменьшилось, сильно уменьшилось, но не пропало. Да и