фашистская диверсантка. Не зря постоянно призывают к бдительности. Ничего, Фатиму не проведешь. Может, за поимку фашистки ей дадут орден, напечатают про нее в газетах? Крадучись, Фатима подошла к спящей Марте, прислушалась. Точно, немка. Надо ее связать. Фатима нагнулась было за ремнем, которым перетягивала свой потрепанный чемодан, но передумала. А вдруг она не справится с немкой? Эта хоть и худущая, но там их всему учат. Может, она с ножом спит? Пырнет, и все! Лучше позвать Лукьяненко, он быстро скрутит эту немчуру. Ишь, удумала, где спрятаться. Тут Фатима вспомнила, они же на пароходе и, значит, этой фашистке никуда не деться. Надо прямо сейчас же идти к капитану и все рассказать…

Капитана Григорьева слова Фатимы привели в замешательство. Китаев предупредил его, кто на самом деле скрывается под именем Любы Богорадниковой, но Григорьев не думал, что обман так быстро раскроется. Первым делом поинтересовался у Фатимы, говорила ли она еще кому-нибудь об этом и, получив отрицательный ответ, успокоился:

– Люба племянница известного на Лене капитана, дальше Иркутска нигде не была, значит, не могла встретиться с фашистами и шпионкой быть не может. А вот почему она говорит во сне по-немецки? Утром я ее позову и все выясню. Иди, спи.

– Я за ней понаблюдаю, – не хотелось Фатиме расставаться с мечтой об ордене, о славе.

– Понаблюдай, – согласился Григорьев. – Но никому ни слова.

После ухода Фатимы, Григорьев задумался. Когда-то он ходил помощником у Китаева, считал себя его учеником и только поэтому согласился рискнуть, взять беглую спецпереселенку на пароход. И он не виноват, так сложились обстоятельства, но ему придется высадить Любу на первой же пристани. И не просто высадить, а обставить это дело так, словно она убежала сама, боясь разоблачения. Иначе его могут арестовать за то, что не задержал беглянку и не отдал властям. Ведь нет гарантии, что Фатима будет молчать.

Фатима, вернувшись в каюту, села на кровать и, хоть ей очень хотелось спать, начала внимательно прислушиваться к редким, неразборчивым словам улыбающейся во сне Марты, жалея, что на знает немецкий. Может, эта немка говорит что-то важное…

А Марте снились улицы родного города Энгельса, мать, школьные друзья, и она была так счастлива…

Проснувшись, Марта удивилась, увидев спящую Фатиму в одежде и обуви, но будить не стала. Не успела подняться на палубу, позвали к капитану. Шла с некоторой тревогой, последние годы приучили ее, вызов к начальству не обещает ничего хорошего. По сумрачному виду капитана, сразу поняла, случилось что-то нехорошее.

– Люба, мне не хочется этого делать, Игнат Захарович мой друг и я обещал ему, но придется тебя высадить на первой же пристани.

Марта от этих слов, будто окаменела, всего ожидала она, но только не этого.

– Я вынужден это сделать.

– Почему? Я плохо работаю?

– Наоборот, хорошо. И с этой стороны у меня к тебе претензий нет. Но Фатима услышала, как ты во сне говорила по-немецки и вообразила, что ты фашистский диверсант. Наверное, надо было сразу сказать, что ты немка. Но сейчас уже поздно. Я не могу рисковать, у меня семья, дети. Да и не хочется остаток жизни провести в тюрьме. Посадят за укрывательство. Я уже рисковал, когда согласился тебя взять. Конечно, мы можем брать работников самостоятельно, но потом обязательно оформлять в кадрах. Мне попадет и за это.

– Фатима сказала только вам?

– Да, я попросил ее никому не говорить.

– Тогда… – Марта лихорадочно искала выход из ситуации, ей ни в коем случае нельзя было покидать пароход, единственное безопасное место, – тогда… Может, Фатиме сказать, что я учила немецкий в школе диверсантов, но только в нашей школе, советской. Меня как и других, хотели забросить в тыл врага, но… когда я прыгала с парашютом, сломала ногу, – сочиняла на ходу Марта. – Лечение было долгим, наши успели войти в Германию. Насчет ноги Фатима уже спрашивала, я ничего конкретного не сказала.

– А что, хорошая мысль, но при одном условии – Фатима будет молчать.

– Сказать ей, диверсионная школа была секретной, и разговоры о ней запрещены. Можно за это попасть в тюрьму.

– Согласен. В свое время Игнат Захарович помог мне. Рискну и я. Но если что, извини, высажу. Пошли ко мне Фатиму.

Фатима вернулась от капитана смущенной:

– Ты не обижайся, что я тебя за диверсантку приняла, даже связать хотела. Дура.

– Правильно сделала, что сказала капитану. Нам нельзя терять бдительность.

– А как ты сломала ногу?

– Был сильный ветер, сначала прыжки хотели запретить, но начальство велело прыгать. Одна девочка разбилась, а я осталась хромой. Из-за этого меня и жених бросил, – попыталась Марта увести разговор от «диверсионной школы».

– Таких, как он, убивать надо! – зло сказала Фатима, но тут же вернулась к прежней теме. – Ты не боялась, что забросят в тыл к врагу?

– Инструктор говорил, не боятся только дураки, – нашла обтекаемый ответ Марта, а сама подумала – она и так, как в тылу врага…

В Якутск приплыли утром, прощаясь с Алексеевым, Инешин протянул деньги:

– Бери, заработал. Мы на разгрузке несколько дней будем стоять, если что, заходи.

– Спасибо!

– Если найдешь правду, я узнаю.

– Как?

– Или Лена высохнет до дна, или небо на землю обрушится. Но я все равно желаю тебе удачи.

Во время учебы в техникуме у Алексеева появилось много друзей в Якутске, но зайти к ним он не мог. Он был, как злой волшебник, и нес с собой только неприятности.

Вышел на улицу Дзержинского и скоро оказался возле двухэтажного каменного здания, где размещалось МГБ ЯАССР. С первого раза зайти не решился, прошагал мимо. Но тут же вернулся и решительно открыл дверь, не хватало, чтобы его остановили на улице и арестовали, тогда никто не поверит его словам о добровольном приходе.

В здании его остановил сержант:

– Вы к кому?

– К министру.

– Вас вызывали?

– Нет. Но у меня важное сообщение.

– Минутку, я позову дежурного.

Дежурный, высокий якут в звании младшего лейтенанта, внимательно оглядел Алексеева:

– Предъявите паспорт.

– У меня его нет. Зато есть важный документ изобличающий сотрудника госбезопасности.

– А где паспорт?

– У сотрудников госбезопасности.

– Не понял. Вы что, под следствием?

– Именно так.

– Что в рюкзаке?

– Одежда.

– Откройте его, – дежурный проверил рюкзак, затем самого Алексеева на наличие оружия. – Рюкзак оставьте здесь.

Поднялись на второй этаж, прошли по коридору, и дежурный, приказав Алексееву ждать, вошел в кабинет. Алексеев чувствовал себя так, словно ненароком провалился в берлогу. Правильно ли он сделал, что вошел сюда? Возьмут и отправят обратно в район, и колесо, которое он попытался остановить, закрутится снова, захватывая Саморцева, Горохова и других. Он рискует их жизнями. Но другого выхода нет.

Появился младший лейтенант:

– Позовут.

И ушел.

Скоро из приемной выглянул