ей нравится тусоваться с поэтами, ведь это такой забавный мир. Они помолчали – какое-то время слышался только шум двигателя, когда ехали по пустынным улицам.

– Да, это забавный мир, но утомительный, – сказала Прю, чтобы возобновить диалог. – Все поэты очень надоедливые.

– И все-таки их мир чуть лучше нашего. Он более естественный, в нем меньше скуки и грусти. Иначе говоря, Чили присущи жесткость, мачизм, а мир поэтов все же не такой предсказуемый. К тому же поэты верят в талант, наверно, даже слишком; верят в свое сообщество. Не знаю, видимо, они более свободны и менее скованны, чем остальные, и умеют взаимодействовать лучше.

– Все равно среди них много мачо.

– Больше, чем нужно.

– На вечеринке было очень мало женщин.

– Просто мы, женщины, устраиваем свои вечеринки получше, – объяснила Рита. – Там не так скучно, нет ужасных приставучих кавалеров.

– Мужчин или поэтов?

– Мужиков. Поэты, конечно, тоже надоедливы, но они мне больше по душе, их мир приятнее. Поэты неуклюжи, но искренни. Они имеют дело со словами, но при этом не способны как следует высказаться.

– Я брала интервью у многих, и мне показалось, что они умеют говорить.

– Умеют давать интервью, горазды болтать о своем ремесле, они слегка втирают тебе очки. Но стоит извлечь их из поэзии, и они превращаются в заик. Потому и пишут стихи, что не умеют говорить.

Прю задремала, но тут же встрепенулась от резкого торможения перед красным сигналом светофора. Если бы она не была пристегнута ремнем безопасности, ударилась бы головой в лобовое стекло. Рита извинилась – признала, что пьяна, что ей нельзя было садиться за руль. И сказала, что надо запретить обманчивый коварный «обезьяний хвост». Открыв окно, она попыталась зажечь сигарету – не получилось, и она смирилась. Прю предложила сесть за руль, и Рита неожиданно согласилась. Остановила машину, и они поменялись местами. Прю не водила автомобиль много лет, ни разу не ездила по улицам Нью-Йорка. Она нервничала, однако через пару кварталов езда ей даже понравилась, и к тому же было приятно угадывать путь домой. Прю вспомнила, что уже давно не только не курила, но и не рулила. А Рита, все еще смущенная внеплановым торможением, ощупывала лоб.

– Давай-ка зайдем ко мне, пусть у тебя хмель немного выветрится, – предложила Прю.

Она попросила Риту помолчать и провела за руку через кухню. Оказавшись в комнатке Прю, Рита с облегчением плюхнулась на кровать.

– Вот такие матрасы я люблю, – изрекла она. – Теперь в ходу мягкие, они ужасны для спины. Чилийцы предпочитают очень мягкие матрасы, а этот идеальный.

Она стала вспоминать, как в возрасте двадцати одного года трудилась в универмаге, в отделе спальных принадлежностей. По ее словам, то была идеальная работа, в зимний сезон даже позволявшая продавщицам вздремнуть после обеда, правда, по очереди. В то время Рита многое узнала о матрасах и помнила информацию до сих пор, хотя технологии сильно изменились.

Прю легла рядом с ней. Рита сообщила, что она тоже журналистка, но теперь занимается продажей полисов страхования жизни. И что у нее трое детей, два мальчика и девочка, которой двенадцать лет, среднему – двадцать, а старшему – двадцать два года. Она призналась, что никогда не любила своего мужа, который иногда спит с другими женщинами, и что она тоже теперь спит с женщинами. И с другими мужчинами, но редко. По ее мнению, мужики по большому счету не умеют трахаться, а вот абсолютно все бабы понимают в этом толк. И добавила, что ее жизнь исчерпана. Прю поинтересовалась, что она имеет в виду.

– Именно то и значит. – ответила Рита. – Что уже ничего не изменится.

– А ты хочешь что-то изменить?

– Ага. Хочу, чтобы изменилось все, в том числе моя жизнь и жизнь других. Но ничего не меняется.

– И я хочу, чтобы почти все изменилось, – сказала Прю. – Нет, вообще все.

Рита сходила в ванную, ополоснула лицо. Потом окинула хмурым взглядом книги на полках, будто разгадывая кроссворд.

– И кто же обитает в этой комнатушке?

– Поэт, – ответила Прю.

– Ясен перец.

Рита принялась разглядывать фотографии, задержалась на портрете Камилы Вальехо и поцеловала его.

– Моя красавица, – сказала она.

Прю громко рассмеялась.

– А твой старший сын – католик? – Прю вспомнила распятие.

– Почти все в Чили наполовину католики, в той или иной мере, – ответила Рита. – Но не я. Точнее, я тоже, но тщательно это скрываю. А старший сын не скрывает. Вот почему мне нравятся поэты.

– Потому что они не католики?

– Да нет же, – отрезала Рита. – Поэты, они и есть поэты. Они веруют, но в другие вещи.

Рита поинтересовалась, есть ли у Прю кокаин, марихуана, виски или пиво, и получила отрицательный ответ. Потом гостья выпила много воды из-под крана, снова легла на матрас и заснула. Прю прижалась к ней и выключила свет. Они спали в объятиях друг друга, как однокурсницы или старые подруги, их храп напоминал усталый диалог, вопросы и ответы. Затем Прю проводила ее до двери – в доме, кажется, никого не было. Обеим стало ясно, что больше они никогда не увидятся. Обменялись веселыми и благодарными взглядами, а потом обнялись, совершенно не печалясь.

Пытаясь снова заснуть, Прю думала, не купить ли автомобильчик и распятие, чтобы повесить его на зеркало заднего вида. Она вообразила себя за рулем на улицах города, причем это был не Сантьяго-де-Чили, не Нью-Йорк и не один другой знакомый город. Пожалуй, поездка в одиночестве по этому незнакомому городу сделает ее абсолютно счастливой.

Под вечер ей захотелось увидеться с Висенте. Она представила себе, как они гуляют в одном из парков, где нет белок, и молча разглядывают деревья, а потом долго болтают о чем угодно. Вскоре она встревожилась и стала искать его, но тщетно. В ожидании Прю села в гостиной с книгой в руках. Карла вернулась из супермаркета и предложила ей галеты с сыром бри, открыла бутылку вина. И тут же сообщила, что Висенте уехал на каникулы.

– А когда он вернется? – спросила Прю.

– Не знаю. Летом все его дружки на каникулах. Мне неведомо, отправился ли он на пляж, в Кахон-дель-Майпо или на юг.

– Мне надо с ним увидеться, – вырвалось у Прю, будто она размышляла вслух.

– Полагаю, ты хочешь попрощаться, – сказала Карла, – потому что скоро уезжаешь.

– Да, скоро, но я пока не знаю точно, когда вернусь в Нью-Йорк.

– Зато я знаю, – заявила Карла, небрежно поправляя волосы. – Ты уедешь скоро, очень скоро. Завтра, послезавтра. Максимум – через пять дней или через неделю.

Прю выставляли из дома, и она была в ярости – отчасти потому, что прекрасно понимала Карлу. Первым побуждением было немедленно покинуть комнату, но, немного успокоившись, Прю решила остаться на несколько дней, поскольку во вторник нужно взять интервью у Никанора Парры. Она чувствовала себя девочкой-подростком