– Всему свое время и свой срок, – тихо сказала мисс Амелия. – Яблоня отцветает, как бы мы ни хотели продлить час ее цветения, но затем она приносит плоды. Может быть, и Чейсону пришла пора отцвести? Кто знает, какие плоды перемен это принесет.

– Признайтесь, вам не близка идея того, что он хочет подготовить преемника? – понизил голос Ортанс. – Со мной вы можете быть честны.

– Ох, Джон… – она допила чай и отставила в сторону блюдце с чашкой. Поуп немедленно наполнил ту снова. – Я не политик. Я всего лишь дочь изобретателя, довольно смелая, но все-таки житейски неопытная и, наверное, даже глупая…

– Очень умная мисс, – возразил Поуп, и Ортанс закивал, соглашаясь. – И красивая!

Мисс Амелия тихо рассмеялась:

– Хватит, засмущали! Мы же не обо мне говорим… Так вот, я не политик, но я видела Призыв Просвещения. Видела, как он колесом проехался по судьбам людей, сминая их жизни, ломая кости и сращивая обратно. Кому повезло, у того все срослось, кому нет – как моему милому папочке – увы. Все пошло в костер перемен.

– Должно быть, вы ненавидите Уолша, – не спрашивая, сказал Ортанс.

– Я не хочу ненавидеть никого, – отрезала мисс Амелия. – Я не могу отрицать, что это монархия довела людей до такого кошмара. Монархия, в которую ее превратил король Блюбелл. И сейчас я вижу только то, как Чейсон создает вокруг себя такую же монархию. В Парламенте заседают только согласные с ним политики, которые вместе проводили Призыв. Разве звучат там другие голоса? Я не слышала ни разу за семь лет. В чем власть народа? И вот теперь – разговор о преемнике. Это же наследование! Чем это отличается от правления Блюбелла? Народ опять молчит, а все решают несколько человек!

– Здесь я полностью с вами согласен, – Ортанс подпер кулаком подбородок. – А Мирт об этом знает?

– Я не говорила с ним. Я… не могу, – мисс Амелия опустила глаза. – Он тащит на себе такую ношу. Скован по рукам и ногам договорами и обещаниями. Мне кажется, он сам запутался, и я не уверена, что смогу распутать эти сети, не порвав их.

– Но, мисс, – усмехнулся вдруг Ортанс, – Диан Кехт же буквально полчаса назад сказал, что сеть не надо распутывать – ее надо просто заменить!

ИЗ ДНЕВНИКА АМЕЛИИ ЭКОНИТ

Холмы, май 18** года

Легко сказать – просто заменить сеть. Дирижабль – неживой, бессловесный, душой не обладающий, с ним можно делать все, он сопротивляться не будет. Что-то мне подсказывает, что Габриэль, в отличие от своих изобретений, не поддается простому ремонту. Если бы с людьми было так же просто, как с карманными часами или парофонами! Если бы можно было разобрать на части, все поправить и собрать обратно, но уже без боли, тяжких мыслей, выборов и всего иного, что делает жизнь порой неподъемной для хрупких человеческих плеч.

И не человеческих тоже. Пусть Габриэль и фаэ – но я отчетливо вижу здесь, как он от них отличается. Прежде я не задумывалась, как он так, всю жизнь, живет на границе – слишком фаэ для смертных, слишком человек для фаэ. Уверена, реши он остаться в Холмах – и здесь бы быстро нашел для себя занятие, но не покой.

Такова деятельная натура – всегда гонима вперед желанием недостижимого, вечно отчаянно жаждущая передышки и никогда ее не получающая.

Если бы я могла оказаться для него холодным озером, местом отдыха, минутой забвения – я бы все за это отдала не задумываясь…

Глава 20. Договор

Утром следующего дня мистер Мирт и мисс Амелия обнаружили, что для них приготовили чистую одежду.

– Как кстати такая забота! – воскликнула мисс Амелия, держа на вытянутых руках длинное бархатное платье и рассматривая вышивку. – Мой костюм весь в машинном масле, я не смогла бы его сегодня надеть. Кажется, его забрали почистить. Надо не забыть потом поблагодарить каждого из фаэ, кто делает наше пребывание здесь настолько спокойным, что не нужно беспокоиться о таких насущных делах, как поиск прачечной!

Габриэль же с сомнением рассматривал темные бархатные штаны. В отличие от средневекового кроя платья для мисс Амелии, ему принесли почти точную копию костюма, в котором щеголял Джеймс: тот же странный силуэт, в котором современность смешалась с традицией; сюртук с длинными полами, бархатный жилет, узкие штаны и высокие мягкие сапоги на шнуровке. Все сидело на мистере Мирте как вторая кожа, и видно, что сшито было по его меркам, с умением и мастерством.

– Выглядите как настоящий фаэ, – поддразнила его мисс Амелия.

Мистер Мирт бросил взгляд в зеркало, хмыкнул и завязал волосы в подобающий джентльмену хвост.

Мисс Амелия тем временем справилась со шнуровкой по бокам платья и теперь осматривала себя со всех сторон. Волосы она пока не заплетала, и ей казалось, что можно пренебречь приличиями и оставить каштановую волну свободно разливаться по плечам.

Если даже королева Идберга так ходит – она может себе позволить! Ведь говорят же – в Роме веди себя по-ромски!

– Кажется, меня вполне мог бы нарисовать Милле или Уотерхаус, как вам кажется? – спросила она, не отводя взгляда от своего отражения.

– Как вы только запоминаете всех этих бесконечных художников, – рассмеялся мистер Мирт. – По мне, все они одинаковые и пишут одинаковых женщин. А вы – уникальна. И куда более напоминаете старые рыцарские портреты, на которых изображали королеву Гвендолин.

– Такой комплимент сложно не принять, – улыбнулась мисс Амелия. – И в этом платье так удобно! Напомните, почему мы перестали такое носить?

– Потому что ужасный патриархальный мир решил возвести страдания женщин в абсолют, – хмыкнул мистер Мирт, уже успевший поднатореть в риторике суфражисток: некоторые из которых были особенно радикальны. – А вы не в обиде, что вам принесли платье, а не мужской костюм?

– Ну что вы, – пожала плечами мисс Амелия. – Я ведь женщина. И быть мужчиной не хотела бы. Мне не нравятся тугие корсеты и непрактичные ткани, то, что делает из женщины объект и усладу для глаз мужчин. А такое платье позволяет быть собой. И, поверьте, копаться в моторе в нем будет куда удобнее, чем в том ужасном розовом.

– Зеленый вам очень к лицу, – невпопад сказал мистер Мирт, поймав ее взгляд.

Их губы едва ощутимо соприкоснулись, но они тут же отпрянули друг от друга и, смущенно отводя глаза, ухватились за что попало – мисс Эконит взяла расческу и принялась укладывать волосы, а Габриэль аккуратно пристраивал часы Джеймса в нагрудный карман.

Надо бы вернуть их, – пронеслось у него