какая нас кронштадтцев постигла участь. ‹…› Я тоже один раз убегал в Россию, и меня с товарищами поймали на границе и вернули обратно в лагерь»[601]. Были ли расстрелы за побеги на самом деле, мы не знаем. Автор пишет об этом утвердительно, но сам ни о каких наказаниях, которым он и его товарищ по побегу были подвергнуты, не сообщает. На допросах в ВЧК вернувшиеся кронштадтцы красочно описывали те ужасы, которые якобы с ними происходили в лагерях. Они утверждали, что в лагерях было расстреляно около 30 человек. Как писал Крестьянинов, «…никаких документальных свидетельств об этом не опубликовано, ни фамилий, ни обстоятельств расстрела»[602]. Но посетивший лагерь в форте Ино 26–27 апреля Новожилов рассказывал: «Были случаи побегов, окончившиеся очень печально – четыре человека убиты стражей. В день моего приезда схоронили двоих»[603]. С нашей точки зрения, это документальное подтверждение того, что расстрелы имели место, но, по-видимому, это происходило крайне редко и число 30 человек является преувеличением.

В письме полицмейстеру города Выборга Петриченко подчеркивал разницу между обещанными и реальными условиями работы: «…были отправлены в разные места Финляндии для исполнения лесных и гидрологических работ беженцы в количестве 496 человек. Перед отправкой беженцев на вышеуказанные работы с представителями Лесного ведомства были переговоры об условиях работ. ‹…› Предстоящие работы сезонные и будут исполняться лишь только до 1 октября 1921 г. ‹…› работающие будут получать разнообразную усиленную пищу, одежду, обувь, от 3-х до 5-ти марок в день, плату плюс табак и помещение для жилья». Но условия выполнены не были: «За этот период работы беженцы не получали плату совершенно. Очень немногие имели счастье получить сапоги или ремонт обуви от Лесного ведомства. Совершенно не получали белья, верхней одежды. Жили в помещениях, не приспособленных для жилья, например в банях, сараях и в лучших случаях в самодельных землянках. Были случаи ненормальной выдачи продовольствия. Ко мне стали поступать письма от всех партий с жалобой, что при таких условиях в холодное время такая работа невозможна»[604]. Петриченко просил выполнения условий соглашения, но в 1921 г. положение так и не изменилось. Он продолжал: «За работу совершенно не производилась плата до 15 февраля 1922 г., и лишь после этого числа в некоторых местах стали производить плату по одной марке в день на человека, а в некоторых так и не платят». Петриченко жаловался на чудовищное отношение со стороны представителей администрации: «Со всяким заявлением, просьбой или протестом как старшины офицера, так и отдельных беженцев совершенно перестали считаться и в ответ получали побои, угрозы револьверами и, наконец, были случаи выстрела над головой беженца. ‹…› Но больше всего и чаще пользуются сильной боязнью беженца возвращения в Россию – Совдепию. И потому малейшее слово или возражение сейчас наказуется высылкой в Совдепию и в лучшем случае угрозой высылки». В первой половине ноября 1921 г. в городе Форса – одном из мест работы беженцев среди них начались волнения, которые представителям ВРК удалось погасить. В марте 1922 г. члены этой группы беженцев оказались в разных местах. Петриченко продолжал: «Одна часть насильно направлена в Совдепию, другая часть прибыла в лагерь как тяжело больные. Болезнь у возвращающихся в большинстве запущенная от причин, указанных мною. Например, ревматизм, бронхит, плеврит, цинга, водянка и т. д. И третья часть продолжает еще работать…»[605]

Мошник в статье утверждала, что кронштадтцам, которые работали у русских владельцев промышленных предприятий или в Валаамском монастыре, относительно повезло, к ним относились лучше, чем в других местах[606]. Но реальная картина была иной. В Финском национальном архиве мы нашли любопытный документ, письмо Петриченко отцу-эконому Валаамского монастыря. Петриченко писал о том, что ожидали кронштадтцы, отправляясь в монастырь. Матросы «рассчитывали найти в монастыре посильный труд, удовлетворительное питание, одежду, небольшое вознаграждение и, главное, моральную поддержку и отдых от всего пережитого за последние годы». Но их надежды были обмануты: «В действительности же, в монастыре их встретил непривычный для солдата необыкновенно тяжелый труд, скудная жизнь, суровый монастырский режим»[607]. Но и это не было самым тяжелым из того, с чем им пришлось столкнуться на Валааме. Радикально настроенные революционеры были подвергнуты обработке в монархически-религиозном духе. Петриченко продолжал: «Проповедовали о монархе Николае II, что он мученик, что его мощи скоро откроются. В России обязательно должен быть монарх из рода Романовых». На матросов эти слова, которые они слышали каждый день от монахов, действовали крайне тяжело. Но еще тяжелее действовало стремление монастырского начальства превратить их не только в верующих христиан, а в монастырских послушников. Петриченко с возмущением писал главе монастыря: «…если кронштадтские беженцы взяты из лагеря как временная рабочая сила, они этим не отдают себя в воспитание духовное и обязательное лишь для лиц, отдающих себя исключительно монастырской жизни. В монастыре заметно и воспитание политическое в определенном направлении, и если такому воспитанию беженцы противятся, то чинятся всевозможные давления, которые беженцы беспрекословно должны переносить».

В конце концов, кронштадтцы не выдержали ни монастырской жизни, ни монархически-религиозной пропаганды, ни тяжелой физической работы, от которой кронштадтцы за годы после свержения самодержавия успели отвыкнуть. Из 30 находящихся в монастыре беженцев 16 самовольно ушли из него и вернулись в лагерь Туркинсаари. Отец-эконом пожаловался выборгскому губернатору на нарушение порядка, и губернатор отдал приказ о принудительной отправке всех ушедших из монастыря в Советскую Россию. Но как раз эти беженцы возвращаться туда не хотели. Только после беседы Петриченко с губернатором им было разрешено остаться в лагере[608]. Эта история крайне показательна. Многие из кронштадтцев сталкивались в Финляндии с такой реальностью, что даже жизнь в Советской России в тюремных условиях казалась им все-таки лучше пребывания в Валаамском монастыре. А многие русские эмигранты, с которыми они встречались в Финляндии, были для них еще более чужими, чем ненавидящее кронштадтцев большинство финнов, так что не приходится удивляться их желанию вернуться в Советскую Россию.

К концу 1921 г. количество русских беженцев в Финляндии резко сократилось. К этому времени большинство кронштадтцев, более двух тысяч, находились в лагере на острове Туркинсаари. Одних финские власти высылали в Советскую Россию, другие легально или нелегально сами возвращались туда, сразу попадая в «теплые» чекистские объятия. Большинство этих людей были отправлены в концентрационные лагеря. Но после того, как 2 ноября 1922 г. ВЦИК предоставил амнистию рядовым кронштадтцам, число возвращающихся увеличилось. Многим из них пришлось пройти через тюрьмы и фильтрационные лагеря, для некоторых это продолжалось много месяцев.

Одним кронштадтцам предстояло заниматься тяжелыми работами в Финляндии, а затем вести