отца все смотрели с сочувствием, ибо знали, по какой причине он попросился в отставку. Государь с крайним притворством сожалел, но императрица тут же выдала его. Она сказала отцу: "Граф, вы поступили разумно в вашем положении". В тот день я не поняла, о каком таком положении ведется речь. По возвращении отец рассказал нам, отчего он покидает министерство. Оказывается, ему поставили в вину все его предыдущие реформы, которыми он так укрепил русскую армию. Парадокс, не правда ли? Венцом же обвинения оказался акт возвышения в диктаторы Лорис-Меликова. Бедный Михаил Тариэлович, как он пекся о безопасности ныне покойного государя! Он составил целую программу по его защите, и вот, представьте себе: программа диктатора, с легкого благословения военного министра, якобы оказалась первым шагом к демократической конституции… Что поделаешь: государь убит, и целиком повинно его окружение… Я чувствую, что утомила вас скучными рассуждениями. Но конец моего письма еще тоскливее. Два дня назад наш дом навестил новый военный министр, генерал Ванновский. У отца с ним был долгий деловой разговор, а затем, когда гость удалился, я узнала — все наше семейство навсегда покинет Петербург и поселится в крымском поместье, в Симеизе… Капитан, голубчик, я расстроена ужасно. Но я выполню ваше поручение во что бы то ни стало. Я с превеликой симпатией всегда думаю о Туркмении и о вас тоже.

Желаю вам блестящего будущего и всяческих благ.

Пишите мне…"

Через неделю в кизыл-арватском укреплении появился генерал Анненков. Приехал навести порядок в связи со скорым прибытием начальника вновь образующейся Закаспийской области.

Генерал осмотрел улицы, бараки, новое здание управления железной дороги. Заехал в огромный двор строящихся железнодорожных мастерских: здесь уже поднялись стены цехов и весь Двор был заполнен строительным материалом. Отслужил обедню в деревянной церкви, только что доставленной из Астрахани, затем пожелал взглянуть на госпиталь. Обошел госпиталь-ный барак вокруг, нашел, что внешне все хорошо, чистота образцовая, на окнах марлевые занавески. В коридоре генерала встретила Надя.

— Не угодно ли, ваше превосходительство, осмотреть палаты?

— Отчего же не осмотреть? Ведите, сестрица.

— Халат, пожалуйста, накиньте на плечи. И вы, господа, — обратилась она ко всем.

Студитский тихонько сказал ей:

— Надежда Сергеевна, может быть, покормите генерала и гостей? Время обедать.

— Конечно, Лев Борисыч. У нас сегодня — украинский борщ.

Надя тотчас велела сестрам милосердия, чтобы накрыли столы, сама повела Анненкова, показывая ему палаты, кабинеты, объясняя, где что.

— Господин капитан, — сказал Анненков. — Я слышал, вы собираетесь открыть амбулаторию для туркмен?

— Да, собираюсь, да никак не соберусь, средств пока нет, — отозвался Студитский.

— А когда найдете средства, то где же разместится эта амбулатория? Неужели здесь, в госпитале?

— А вон тот, крайний кабинет и займу, — указал рукой капитан.

— Не советую, — отозвался Анненков. — Если слухи о вашей туземной амбулатории дойдут до великого князя, он не помилует.

— Вы, господин генерал, страшились кочевников, а они вам помогли дорогу вдвое быстрее построить, — заметил Студитский.

Анненков растерянно кашлянул, пригладил усы и ничего не сказал. Обиделся.

— Господин генерал, теперь извольте посетить нашу столовую, — пригласила Надя.

Анненков кивнул и последовал за старшей сестрой милосердия. Войдя в столовую, он посмотрел на стены, затем на потолок и остановил взгляд на кухарке и Джерен, которые стояли у раздаточного окна.

— Доктор, а почему у вас здесь туземка?

— Какая туземка?

— Ну вон же стоит с тарелками!

— Это посудомойка, господин генерал. Я разрешил ей служить в госпитале.

— Что?! — возмутился Апненков. — Вы взяли в военный госпиталь туземку?! Да как вы посмели, капитан! Туркмен вы мне привели на дорогу — это куда ни шло: у меня там пески да такыры. Но здесь-то военный госпиталь!

Джерен, услышав грубый голос генерала, юркнула в боковую дверь и вышла во двор. Надя стыдливо опустила глаза, по сразу же подняла их, полные упрека.

— Господин генерал, вы несправедливы к бедной женщине. И к доктору Студитскому тоже. Что же плохого, что в госпитале у нас работает туркменка?

— Ну, ну, сестрица! Вы, кажется, обещали покормить нас прекрасным обедом?

— Пожалуйста, господин генерал, садитесь, стол накрыт.

Все сели. Сестры милосердия начали обслуживать генерала и его свиту. Принесли украинский борщ. Анненков приступил к трапезе и сразу отметил:

— Не знаю, что сказать о вашем борще, сестрица, но хлеб, прямо скажем, — отменный. Кто у вас печет эти пышки?

— Туземка, которую вы прогнали, — сказал Студитский.

Анненков не ожидал такого ответа, явно растерялся.

Надя поняла его состояние.

— Господин генерал, Джерен — замечательная женщина.

Анненков помолчал, затем с деланным удовольствием вдохнул запах чурека:

— В самом деле, господа, хлеб бесподобно вкусен. Вы, сестрица, — попросил он Надю, — приласкайте туземку. Скажите ей, это я так, по ошибке накричал.

— Спасибо, господин генерал.

XXXIX

В воскресенье кизыларватцы потянулись к железной дороге. Там играл духовой оркестр, а подальше, возле ущелья, артиллеристы возились с пушкой, чтобы отсалютовать, когда поезд с начальником области приблизится к поселению. Казаки на лошадях, пехотинцы в парадной форме, солдаты железнодорожного батальона, рабочие-путейцы из смоленских мест, дехкане, персы и курды из-за гор — все сошлись и съехались на встречу. Солнце уже взошло и стало припекать. Трубачи устали дуть в медные трубы. Медики и повара уже направились к себе в госпиталь. И тут грохнула пушка и полетели ввысь зеленые ракеты.

— Идет! Ур-ра-а! — закричал начальник гарнизона.

— Ура! — закричали стоявшие в шеренгах солдаты.

Вновь загремел оркестр, и вскоре паровоз с вагонами показался вдали. Вот он сбавил скорость, тихонько подошел к станции и зашипел парами, отчего толпы шарахнулись в стороны.

Из первого вагона вышел начальник Закаспийской области генерал-лейтенант Рерберг. Остановился, оглядывая собравшееся воинство и прочий люд, поднял приветственно руку. Он был в парадном мундире, при всех регалиях. За ним спустился с подножки Анненков. Далее хлынули из тамбура офицеры штаба, инженеры, промышленники.

Анненков подождал, пока утихнет шумная волна приветствий, и представил нового начальника.

Рерберг снял фуражку, обнажив мясистый складчатый затылок, промокнул лоб носовым платком, снова надел головной убор и произнес, приглядываясь к толпе цепкими серыми глазами:

— Весьма рад, господа, весьма рад познакомиться. И с офицерами, и с нижними чинами, а также со статскими лицами. Будем служить вместе, будем жить дружно. Дел много, я бы сказал, дел непочатый край. Одних аулов в области более трехсот.

С многочисленной свитой он проследовал в гарнизон лабинцев. Там осмотрел казармы и конюшни, пообедал, отдохнул и вечером отправился к крепости, чтобы взглянуть на скачки.

Худайберды поджидал его в форме прапорщика. На нем не очень ладно сидел мундир с погонами и фуражка, но что поделаешь? Он вместе с другими