Шрифт:
Закладка:
— Люди славного Казанджика! Почтенные аксакалы, джигиты и все остальные, в ком живет дух Кер-Оглы, выходите на мейдан! К вам приехал знаменитый Кертык-бахши, чтобы усладить вас своей чарующей музыкой и песней!
Вряд ли кто в ту пору знал о Кертыке-бахши. Но призыв глашатая был столь внушительным и многообещающим, что из кибиток, словно муравьи из муравейника, высыпали аульчане. Дети, джигиты, старцы — все потянулись к месту, где остановились приезжие. Вот уже донеслось отовсюду:
— Русские приехали!
— Люди ак-падишаха у нас!
— Паровоз скоро приедет!
Студитский первым слез с коня и поднялся на тахту, под которой бежала вода источника. За ним последовали остальные.
— Послушайте, люди Казанджика, что скажу! — громко объявил капитан. — Мы приехали к вам самыми добрыми друзьями. Мы хорошо знаем вашего хана Софи и могли бы обратиться к нему, но он — в Петербурге. Поэтому обращаемся к вам! Но прежде необходимо, чтобы все люди Казанджика собрались сюда. Пусть пока поет бахши, а вы послушайте!
Кертык тотчас вышел на середину тахты с дутаром и сел, сложив ноги калачиком. Некоторое время он настраивал дутар, затем ударил по струнам и запел:
Трус именует себя храбрецом.
Честь была раньше, теперь — обман!
Глупый стал умным, а умный — глупцом:
В глазах у меня туман, туман!
Ханы-сердары где теперь?
Где Сулейманы-цари теперь?
Все ушли, не найдешь их теперь!
В глазах у меня туман, туман!
— Ва, алла, молодец парень! — восхищенно проговорил кто-то в толпе, едва Кертык окончил песню.
— Где же он раньше был, почему его не знали!
— Ай, он же совсем молодой еще!
Студитский и Лессар сидели в тесном окружении туркмен. Капитан приглядывался к аульчанам, и ему было приятно, что дутар пришелся им по сердцу. Но капитану не очень-то понравились слова песни, и он сказал Кертыку:
— Нельзя ли что-нибудь повеселее? А то взялся жалеть сердаров да ханов! Чего их жалеть? Они сейчас за одним столом с ак-падишахом сидят!
— Ай, начальник, зачем так говоришь? — воспротивился старик аксакал. — Бахши хорошую песню спел. Когда бахши поет о Кер-Оглы — народу одно утешенье!
— Эй, потише там, не мешайте парню! — донеслось из толпы.
— Дорогой бахши, спой еще!
— Спой про пери Агаюнус!
— Ай, пропади мое богатство! — воскликнул чернобородый здоровяк, пробиваясь к тахте. — Вот, на тебе, бахши, за то, что разбудил сон моего сердца! — Он положил к ногам Кертыка пиалу с серебряными монетами.
— Что вы, люди! — запротестовал Кертык. — Я разве за деньги сел петь?
— Эй, парень, не стыдись! — послышалось вновь из толпы. — Если не ошибаюсь, деньги тебе сейчас в самый раз. На тебе даже халата хорошего нет, а о тельпеке и говорить нечего!
Кертык невольно взялся за тельпек и основательно растрогал аульчан. К ногам бахши посыпались монеты.
— Ну, это уже ни к чему, — проговорил Студитский. — Получается, что мы не в состоянии позаботиться о своем бахши. Это непорядок. Давай-ка, Кертык, заканчивай представление, да поговорим о деле!
— О каком таком деле?! — возмутился аксакал.
— Пусть поет еще!
— Вах, люди, бедный бахши в одежде и пище нуждается: нельзя же ему не помочь!
— Пой, бахши, о пери Агаюнус!
Студитский, видя натиск толпы, засмеялся:
— Ладно, друзья, пусть поет, а мы сходим посмотрим на ваш кяриз.
— Я, пожалуй, останусь с Кертыком, — сказал канонир.
— Ладно, сиди, мы скоро вернемся.
Уходя с площади, Студитский услышал бодрый, шаловливый мотив и не менее шаловливые слова:
Шесть красавиц встретил я в пути.
Ноги встали — не могу идти.
Шесть красавиц путь мне преградили!
Но какая лучше из шести?
— Кертык не пропадет со своими песнями, — сказал Лессар. — Теперь до ночи не отпустят, пока все дастаны не переслушают.
— Все это, конечно, хорошо, — сказал Студитский. — Но выглядят такие представления слишком жалко. Словно нищему подают, а он ведь — певец, насколько я понимаю!
Лессар, уже изучивший казанджикские места, привел доктора и мичмана к кяризу. Воды из него вытекало достаточно, но грунт тут был каменистый. Если вести воду от кяриза к станции, придется долбить камни. Но много ли сделаешь киркой да лопатой? Опять же взрывчатка нужна!
Начался спор: один — о водонапорной башне, другой — о сардобе. Проговорили до самых сумерек. Когда солнце зашло за горы, Студитский спохватился:
— Друзья, аульчане, наверное, давно разошлись. Поехали поскорее!
Пустив коней вскачь, они быстро приблизились к площади.
— Ну и ну, — сказал Лессар. — Все еще поет. Ай да Кертык!
— Да это не он, — сказал Студитский. — Это уже другой. На Кертыке была черная драная папаха, а этот в белом тельпеке.
— И халат другой, — согласился мичман.
— Да по голосу можно отличить! — сказал Лессар. — У этого хриплый голос, а у Кертыка — звонкий, как флейта.
— Надо отыскать своего бахши, — сказал капитан, слез с коня и подошел к толпе. — Кто этот певец? — спросил у джигита.
— Как — кто? — удивился джигит. — Ваш это…
— Нет, не наш. Наш в черном тельпеке был. Не скажете, куда ушел?
— Никуда не ушел! — засмеялся удивленно джигит. — На него люди новый тельпек надели и халат — новый.
— Да что ты говоришь?! — засмеялся Студитский. — Вот так представление! Прекрасный у вас народ! Каков дух товарищества! Вы только поглядите на него! Кертык, оказывается, все еще поет!
— Хрипит уже, — пошутил Лессар.
— Да, друзья, пора и нам перейти к делу, — сказал капитан и поднялся на тахту.
Он подождал немного, пока Кертык закончит песню, затем заговорил громко:
— Уважаемые аульчане, у нас на Руси говорят: "Делу — день, потехе — час". Разрешите мне сказать несколько слов об очень важном деле?!
— Говори, начальник!
— Пусть твои слова будут тоже хорошей песней!
Студитский поднял руку, требуя тишины.
— Беда на железной дороге, — сказал капитан. — Лошади передохли. Рельсы и шпалы возить не на чем. Приехали к вам за помощью. Нужны верблюды! Много надо верблюдов!
Сразу воцарилось молчание. Затем кто-то несмело сказал:
— Скобелев всех верблюдов искалечил. После Геок-Тепе они опомниться не могут.
Толпа разразилась смехом.
— Начальник, поверь! — крикнул какой-то старик. — Инеры перестали смотреть на верблюдиц, а верблюдицы не смотрят на инеров. Верблюжат в этом году совсем нет!
Толпа вновь засмеялась. И как только люди успокоились, вновь донесся голос:
— Люди ак-падишаха пришли свою дорогу делать, по почему же из России мало лошадей привезли?
— Уважаемый, — отозвался Студитский, — я с вами не согласен. Дорога нужна прежде всего туркменам. Вы — хозяева
