этой земли, вам нужна дорога не меньше, чем русским. Если вы окажете помощь строительству, то будете иметь полное право на эту дорогу. Но я хотел бы сказать и о другом. Как представитель русской миссии обещаю, что генерал Анненков будет платить вам столько же, сколько платит русским рабочим. Вы будете перевозить рельсы и шпалы — и получать за каждого верблюда рубль в день. Мы заинтересованы, чтобы у вас были деньги. Будут у вас деньги — торговля у нас оживится. Вы знаете, сколько разных товаров привезли русские купцы в опорные пункты! Все эти товары продаются только на русские деньги.

Вряд ли требовалось разъяснять аульчанам, что мануфактура, керосин, железо и все прочее отдается за деньги: это они давно усвоили. Заботило их иное.

— Господин начальник, — спросили из толпы, — почему же генерал Анненков, когда у него лошади были целы, никого из туркмен не брал к себе с верблюдами?

— Это говорит о том, — сердито отозвался Студитский, — что не у каждого генерала на плечах голова, бывает и тыква.

Толпа опять разразилась веселым, безудержным смехом.

— Сколько надо верблюдов и куда их пригнать? — спросил сидевший на тахте аксакал.

— Не меньше трех тысяч! — отозвался Студитский. — Две тысячи в Молла-Кара, к генералу; одну тысячу к Ахча-Куйму на узкоколейную дековильскую дорогу, вот к этому человеку. — Капитан поискал глазами Лессара и крикнул: — Петр Михалыч, покажись народу!

— Здесь я! — отозвался Лессар.

— По всем вопросам, — продолжал Студитский, — обращайтесь ко мне.

Тут же его забросали вопросами. Он стоял и терпеливо отвечал, пока люди не разошлись, чтобы завтра заняться сгоном верблюдов.

XXXVII

В самую жару, когда и в тени дышать тяжело, на огромном открытом пространстве от Молла-Кара до Казанджика сосредоточилось более десяти тысяч строителей и около трех тысяч верблюдов. Укладывали шпалы и рельсы опытные, обученные этому делу солдаты двух железнодорожных батальонов. Доставляли же шпалы, рельсы и костыли к насыпи туркмены на верблюдах. Шпалы и рельсы везли волоком, костыли — в арбах. Туркмены же строили параллельно насыпи почтово-транспортную дорогу: срезали бугры, засыпали землей и щебенкой ухабы, рыли ямы под телеграфные столбы. В аулах были созданы бригады, которые вели проселочные дороги к станции и копали арыки.

Вновь начала действовать дековильская дорога. Вдоль насыпи по ровным такырам, на которых лежала узкоколейка, катились вагончики, запряженные верблюдами, и кучерами в вагонетках сидели туркмены. Лессар теперь находился на своем, дековильском участке.

Студитский с мичманом, канониром и бахши все так же передвигались от селения к селению. Кертык с удовольствием пел аульчанам, Петин ходил с санитарной сумкой, начиненной медикаментами и перевязочным материалом. Иногда доктор заходил в кибитки, лечил больных. Но совершенно был беспомощен перед малярией. "Надо графине написать, пусть вышлет хины", — думал он. Не забывал он и о молла-каринском озере. Там уже стояло с десяток кибиток, и туда ездили принимать грязи некоторые офицеры из эшелона, приказчики и маркитанты.

Но, пожалуй, самым бойким местом на трассе Закаспийской военной железной дороги был в это лето Казанджик. Тут, как только подвели колею к поселению, сразу же появились торговцы. Началось строительство складов и военного пакгауза. Здесь начали складывать свои товары купцы, чтобы потом везти их дальше. Вокруг Казанджика появился лагерь железнодорожников и торговцев: кибитки, юламейки, легкие парусиновые палатки жарились на солнцепеке, а люди на насыпи вбивали костыли, стягивали на стыках рельсы, ставили стрелки. В самую жару сотни солдат и дехкан толпились по всему ручью Иджири. А ночью загорались костры, и казалось, дикие полчища остановились здесь на время, чтобы отдохнуть и двинуться дальше. Но нет, это было мирное наступление. Тяжелое, связанное с риском — жить пли умереть, но все-таки мирное наступление.

Студитский, приезжая сюда, всякий раз восхищался размахом дел. И в тот день, когда они с мичманом сошли с поезда в Казанджике и зашагали к строящейся водонапорной башне, сказал не без гордости:

— Видал, моряк, какая силища собралась?

— Дармоедов много, капитан, — сказал Батраков. — Что ни купец — то дармоед, что ни приказчик — плут. А таких тут больше половины.

— Ну, мичман, — недовольно отозвался Студитский, — вы сегодня настроены на меланхолический лад.

— Да ведь досада берет, Лев Борисыч. Солдат или дехканин не успеет рубль заработать, а на этот рубль сразу все торгаши кидаются. Сунул бы я каждому по лопате, пусть бы мне котлован копали. А то жрут, да спят, да последнюю шкуру дерут с солдата и дехканина!

— Ладно, Иван Гордеич, не кипятись, — попросил капитан. — Прав ты, конечно, и возражать тебе я не стану. Но, как говорится, всему свое время. Построим дорогу, города, тогда можно будет и купцам всыпать. Вот устроим крестьянские коммуны, образуем земельные запашки, глядишь, и купцы попятятся.

— Да ведь земельные запашки тоже не скатерть-самобранка, — заметил Батраков. — Да и не аршинами измеряется тут богатство, а каплями воды. Но вода-то в руках богачей — баев!

— Ничего, ничего, мичман, дай одно сделать, потом и в другом разберемся.

Над Кюрендагом давно уже темнела туча и слегка погромыхивало в ней: не зря с утра так шпарило солнце. Очередной высверк молнии ярко озарил предгорья, и пахнуло дождевой влагой.

— Дождь будет, — сказал Батраков. — Видите, заряды какие?

— Вижу, конечно. Но сегодня и мы с вами заряжены под стать этой туче, — засмеялся Студитский. — У сталось, вероятно.

— Я бы не сказал, — вновь возразил Батраков. — Просто я, в отличие от вас, не очень-то верю этой разномастной силе. В Европе уже вовсю капитал властвует, а мы тут аграрный мирок затеваем. В Европе грохочут станки и машины. Там множится рабочий люд, там расправляет крылья свобода. Нельзя пам опираться на мусульманский мирок. Его основной движитель — ислам — безнадежно отстал от передовых философских учений!

— Вы сегодня в ударе, мичман! Дождь пойдет непременно. Уже накрапывает.

Снова желтый зигзаг молнии прострелил тучу и загрохотал гром.

— Идемте, иначе не успеем! Вымокнем до нитки, — поторопил капитан.

— Ничего, это полезно.

Оба посмотрели на небо и не спеша пошли к железнодорожному составу, который стоял в версте от станции. Дождь застал их в пути. Бежать не стали — пусть мочит. Дождь в Каракумах редкость: с самого мая не было ни капли дождя. И, уже подходя к поезду, прибавили шаг, а потом побежали, ибо с неба посыпался град, крупный, с голубиное яйцо. У них даже не хватило духу добежать до генеральского вагона — вскочили в первый попавшийся тамбур.

— Ну и ну! — удивился Студитский. — Ничего подобного я тут раньше не видел!

— А какой был невинный денек! — крикнул мичман, в шуме падающего