Суматохи, возникшей в лагере, вообще не было слышно: только метались люди возле юламеек и бежали, прячась в вагонах и под ними. Жиденькие парусиновые палатки, укрепленные на кольях, вовсе не выдержали обрушившейся тяжести — повалились одна за другой. В самом поселении наблюдалась такая же суматоха, но скоро и там все замерло — все живое попряталось. Лишь грозная стихия природы властвовала в этом, казалось, маленьком и слабосильном мирке.

Студитский посмотрел на часы. Прошло почти полчаса, как они стояли в тамбуре, спасаясь от града под крышей, но ледяные струи с неба падали с прежней силой. Вот уже целые потоки воды зашумели под колесами. "Как бы не смыло дорогу, — подумал капитан, но вслух этого не сказал, боясь показаться смешным. — Наверное, дорога рассчитана и не на такие стихии", — успокоил себя. Мичман тоже выглядел озабоченным. Он даже осунулся от напряжения.

— Надо бы выкатить состав с равнины на высокую насыпь, — сказал он. — Рельсы сплошь залило.

— А если насыпь размоет, тогда и вовсе худо будет! — отозвался Студитский.

Постепенно град сменился дождем, затем перестал и дождь. И на месте черной тучи, лежавшей на горах, разлилось зарево. Это закатившееся солнце посылало последний жар своих могучих лучей. Студитский первым спустился с тамбура и позвал мичмана. Ступая по щиколотку в воде, они добрались до двух передних вагонов. Генерал Анненков, в белом кителе, молча стоял в тамбуре, сложив на груди руки.

— Живы, господин доктор?! — воскликнул он. — Как думаете, не наделал бед этот, прямо скажем, не азиатский град?

— Будем надеяться на лучшее, господин генерал.

— Хорошо, залезайте сюда, — сказал Анненков и приказал помощнику, чтобы велел солдатам поднимать сваленные градом палатки.

Вновь началась суматоха, но уже деловая — с ворчанием и матерщиной. Анненков понаблюдал за работой солдат-железнодорожников и велел машинисту, чтобы разводил пары: пора отправляться в Молла-Кара.

Еще полчаса, и поезд тихонько пошел на запад. Генерал пригласил доктора к себе в купе, на ужин. Батраков прошел в тамбур и, встав у открытой двери, начал смотреть на утопающие в темноте надвигающейся ночи копетдагские горы. В широких трещинах разорвавшихся туч загорелись звезды. Батраков подумал: "Сколько же придется ехать и когда состав приплетется в Молла-Кара, если будет двигаться черепашьим шагом?" И тут услышал со стороны гор необычный, всепоглощающий шум. Сразу же заскрипели тормоза, и поезд остановился.

— Ну что еще опять! — донесся из купе недовольный голос Анненкова. И сам он, в нательной рубахе, вышел в коридор. Студитский последовал за ним.

— Такой грозный шум, словно горы рушатся, — сказал капитан.

И тут, непонятно откуда, прилетело слово "сель". Наверное, его принес машинист. Он ворвался в генеральский вагон и, крестясь, проговорил:

— Беда, ваше превосходительство… Вода с гор идет!

— Анафема! — простонал Анненков. — А зачем же ты остановил поезд? Разве нельзя было проскочить?

— Нельзя, ваше превосходительство. Дальше уклон и низина. Там и прокатится сель, а сюда, бог милует, не достанет водица… — Последние слова машиниста утонули в бешеном реве горного потока.

Вода действительно понеслась низиной, впереди состава. Грозный поток, наткнувшись на железнодорожную насыпь, начал разливаться вдоль дороги. Затем уровень его стремительно поднялся, и вода пошла через рельсы. В темноте никто не мог толком сказать, что творится и что надо делать. Только железнодорожники то и дело бегали от генеральского вагона к паровозу и обратно. Зажженные фонари мелькали в темноте. К полуночи стало ясно: вдоль железнодорожного полотна образовалось целое озеро, вода хлещет через рельсы, и вряд ли насыпь выдержит тяжесть скопившейся воды. Ближе к утру вода вдруг начала убывать, и путейцы доложили: насыпь размыло, образовался проран — часть шпал упала в воду, а рельсы провисли. Можно было не дожидаться утра и двигаться назад. Но Анненкову хотелось увидеть, что же произошло, каков убыток и сколько придется затратить времени, чтобы восстановить путь. Едва рассвело, он спустился вниз на насыпь и пошел к паровозу.

— Не ходили бы вы туда, ваше превосходительство, — сказал ему машинист. — Неприятность там… С непривычки стошнить может.

— Что еще такое? — обеспокоился Анненков и прибавил шаг.

Студитский, Батраков и несколько офицеров едва успевали эа ним.

Они прошли с четверть версты и остановились, пораженные. Воды почти не было — струился небольшой арычок. Но оба берега были усыпаны человеческими трупами. Скелеты, черепа, полуразложившиеся трупы — сколько их! Сто? Двести? И не сосчитать. Анненков побледнел, зашевелил губами и начал креститься. Один из путейцев пояснил тихонько:

— Ваше превосходительство, сель начисто смыл кладбище. Там, в низинке, — показал он рукой к горам, — еще со времен скобелевского похода хоронили людей. И наших железнодорожников там же погребали… Сами знаете, смертность высокая… Одних цинготных…

— Молчать! — вне себя вскричал генерал. — Немедленно организовать команду и закопать трупы!

Повернувшись, он сплюнул и заспешил к своему вагону. Студитский проводил его взглядом сожаления.

Батраков растерянно смотрел на капитана и никак не мог прийти в себя. Знал и сам не раз слышал, как возили на кладбище умерших и погибших солдат. Знал и о том, что смертность на строительстве военной дороги очень высокая. Но одно дело — знать, другое — видеть…

XXXVIII

Горный сель надолго задержал капитана и мичмана на строительстве. Вернулись они в Кизыл-Арват к концу лета.

Войдя в свою холостяцкую комнатушку, Студитский в кипе газет и журналов нашел письмо графини Милютиной.

Капитан тотчас вскрыл конверт, прочел несколько строк и разочаровался.

"Любезнейший Лев Борисыч, — писала графиня. — Не стану вас томить, сразу же скажу: с вашей запиской о медперсонале и медикаментах я пока никуда не ходила и даже не сказала о ней отцу. В доме у нас не все ладно. Вы, вероятно, знаете: отец ушел в отставку. Семейство мое расстроено. Такое ощущение, словно кого-то похоронили из близких. Слава богу, до этого не дошло, но уход отца с поста министра ужасно отразился на маме, моих сестрицах и конечно же на мне. Я больна или хандрю и вовсе не могу ничем заняться.

Августейшие особы всегда отличались метаморфозами в своих поступках, но ныне поднявшийся на престол цесаревич, кажется, превзошел во всем своего отца и деда… Но все по порядку… На другой день после моего возвращения из Закаспия входит ко мне в комнату отец и просит, не могла бы я сопровождать его в поездке в Гатчину, к государю? Я, разумеется, не могла отказать ему, тем более он выглядел растерянным и нездоровым. К нам присоединился Серж Шаховской… Словом, мы отправились в Гатчину и были на приеме. Все проходило как обычно, с той лишь разницей, что на