Шрифт:
Закладка:
На ходу я касаюсь кирпичных стен, царапаю пальцы о шероховатости цемента и камней, напоминаю себе: я существую! Размазывая крошечное пятнышко крови по джинсам, я говорю себе: заживет!
Спустя некоторое время я останавливаюсь и замираю посреди тротуара – потоки людей огибают меня, будто волны скалу. На меня натыкаются, толкают, обзывают разными не слишком приличными словами – я совершила смертный для любого лондонца грех: посмела встать на пути спешащих по важным делам прохожих.
До ушей доносятся гудки машин, порой рев мотора, отдаленный перестук поездов метро и треск выхлопа, так похожий на выстрел, хоть и не настоящий. Резкий звук выхлопа выводит меня из ступора, я заставляю себя дать название этому звуку, пытаюсь справиться с последствиями шока. Надо дышать.
Не знаю, сколько времени я брожу по городу. Может быть, полчаса, а может быть, и целый день. Когда я возвращаюсь, вид у Майкла взбудораженный, а у Белинды – раздраженный. Похоже, они обо мне тревожились. Меня окатывает неожиданной волной тепла – чем бы ни закончилось наше приключение, бессмысленной потерей времени его не назвать.
– Извините, – коротко говорю я, усаживаясь на высокий табурет на кухне. – Мне надо было подышать. И подумать.
– Великолепно, – саркастически бросает Белинда. – Ну и как, додумалась, как вылечить рак?
– Как ни печально, нет, – спокойно отвечаю я, отказываясь попадаться на удочку. – Но к некоторым выводам я пришла. Мне кажется, нам стоит отказаться от дальнейших поисков. Не нужно больше разыскивать Джо.
После моих слов повисает тяжелая пауза, которую так и хочется поскорее заполнить.
– Почему? – хмурится Белинда. – Только из-за того, что он женат?
– Да, – честно отвечаю я, собираясь с силами, чтобы услышать комментарии Белинды.
Несколько секунд она кусает губы, и я чувствую, как нарастает в ней буря негодования.
– Чушь собачья, – решительно заявляет она. – Мы забрались в такую даль, столько всего выяснили, и теперь ты хочешь поставить точку? Только потому, что счастливый конец, который ты вообразила, не светит? Ты ведь понимала, Джесс, что он наверняка живет своей жизнью, как же иначе! Нельзя же быть такой наивной! И если хочешь знать, отказаться от поисков сейчас, узнав, что он встретил кого-то еще, с твоей стороны – эгоизм чистой воды.
Она не кричит, но в ее голосе звучат стальные нотки, а пальцы сжаты в кулаки.
Отсчитав несколько ударов сердца в тишине, убедившись, что Белинда выговорилась, я отвечаю. Я предвидела такой напор и отчасти даже согласна с Белиндой, но на нашу историю можно взглянуть и с другой стороны.
– Белинда, я все понимаю, ты расстроена, – тихо произношу я, – но причина кроется в другом. Я не наивная девочка и не бьюсь в истерике оттого, что не видать мне счастливого конца – честно говоря, жизнь пока не убедила меня в том, что счастье в конце концов приходит.
– Тогда в чем дело? – спрашивает Белинда. – Почему ты сдаешься?
– Ты ведь сама сказала, что Джо живет своей жизнью. Женился. Возможно, у него дети, работа и все хорошо. Быть может, он наконец достиг всего, чего заслуживает. И наконец-то по-настоящему счастлив.
Помолчав, я наблюдаю за тем, как Белинда воспринимает мои слова, и наношу последний удар:
– И если все так, то зачем мне вмешиваться? Переворачивать его жизнь вверх тормашками? Ломать недавно построенное? Разве у меня есть право разрушать то, что он создал?
– Это не эгоизм с ее стороны, – говорит Майкл и берет меня за руку. – А нечто прямо противоположное.
Помолчав, Белинда опускает сжатый кулак на столешницу с такой силой, что чашки подскакивают на блюдцах.
– Черт возьми, Джесс, – выдыхает она. – Ну почему мне все время приходится просить у тебя прощения?
Глава 31
На следующий день я собираюсь в обратный путь. Складываю все, стараясь ничего не забыть, со смешанным чувством печали и завершенности еще раз раскладываю драгоценные письма и открытки, чтобы взглянуть на них, прежде чем уложить в рюкзачок Доры-путешественницы.
Присев на край кровати в спальне для гостей, я разрешаю себе поплакать – о себе и о том, что счастливого конца у моей истории не будет. О Грейси и о ее такой короткой, хоть и счастливой жизни. Плачу о маме, о папе и о других ушедших в лучший мир.
Слезы льются, а я клянусь себе, что это в последний раз, и вдруг взгляд падает на один из конвертов, который прислал Джо, – на ярко-желтый квадратик с надписью «Прочти меня, когда станет грустно». Не сохранить ли его на будущее, ведь меня ждут и другие печальные дни? Однако я все же беру конверт и без труда открываю – старый высохший клей поддается быстро.
Утерев глаза, едва не прыскаю со смеху – подумать только, меня так переполняет грусть, что не получается прочитать совет о том, как от нее избавиться.
«Когда ты была беременна Грейси, то плакала по любому поводу. Рыдала, когда умерла Дасти Спрингфилд[19], без перерыва крутила ее песню «Son of a Preacher Man». Плакала, когда осенью с деревьев облетали листья, и когда видела радугу, и даже когда мы смотрели «Матрицу». Ты пыталась объяснить, что тебя переполняют чувства – хорошие, плохие, разные. И даже самое прекрасное на свете – птицы в небе и детский смех – в конце концов доводило тебя до слез, потому что прекрасное не вечно.
Помню, как обнял тебя однажды после особенно тяжелого разговора с твоим отцом – вы разговаривали по телефону, – и ты дрожала с головы до ног. Тебя трясло без остановки. Я обнял тебя, стараясь не думать о том, как страшно злюсь на твоего отца, и постарался утешить. Это было ужасно, но ты выплакалась, перетерпела неприятные минуты и отпустила горе. В те мгновения я был так благодарен судьбе, которая свела нас – ты не стеснялась своих чувств и не боялась показать, как тебе на самом деле плохо.
Ты всегда шла навстречу движениям души, и я восхищался тобой, Джесс. Тебе никогда не приходило в голову подавить чувства, спрятаться от них – ты все встречала лицом к лицу, неважно, насколько это было трудно. Ты принимала происходящее, пропускала через себя и побеждала в этой борьбе. И если сейчас тебе грустно, помни: в конце концов все пройдет. Потому что грусть тоже проходит. А теперь обними себя и поплачь».
