Мы подошли почти вплоть к аулу, и вдруг из ближайших саклей грянул залп, от которого пали ранеными или убитыми штабс-капитан Бориков, поручики Винкель и князь Кайбутов.

Я вместе с товарищами подбежал и поднял упавшего Винкеля. Мы подняли его, положили на носилки из ружей и тихо понесли на перевязочный пункт на опушку леса.

Пуля попала ему в бок, и все лицо его быстро изменилось, как-то потемнело, глаза потускли.

Я не пошел провожать его до перевязочного пункта, а на другой день узнал о его смерти.

LXXVII

Вслед за этим залпом наша кавалерия бросилась на аул и дружным, ловким натиском выбила гушанибцев. Они побежали в горы, в овраг и на другую сторону маленькой горной речонки.

Мне пришлось участвовать в этом деле и с ужасом видеть, как мои товарищи рубили без пощады горцев и отбивали у них баранов и лошадей. Этого мало – они начали грабить.

Я закричал было на них, но они только засмеялись, и сам вахмистр Фердусенко заметил:

– Как же его не зорить, ваше благородие? Его не зориш, он тебя зорить будет. На-ко вот тебе пару пистолетов; настоящие «господские» будут!

И он подал мне пару длинных пистолетов, отделанных серебром и бирюзой.

Все награбленное, весь скот и добычу увезли в лес и затем ударили отступление. Только сотню казаков оставили в ауле с поручением зажечь его.

Тогда неприятель появился массами позади аула и на нашем правом фланге.

Если бы тотчас же отступили, то, вероятно, сохранили бы не один десяток людей, но нам нужно было «вполне устрашить» гушанибцев и зажечь еще два маленьких аула около самого леса.

Между тем наша колонна медленно двигалась к этому лесу, а пушки прикрывали наше отступление. Но, очевидно, они стреляли куда попало, так как ночь быстро приближались, и прицел направляли на светлые места горизонта.

Зато среди темноты ярко вспыхнули с трех сторон три зарева, и при этой иллюминации мы вступили в лес.

Для нас начался в полном смысле слова ад. Я никогда не забуду этой грозной, смертоносной ночи и этого страшного леса.

Каждое дерево его словно ожило и посылало выстрелы в наш небольшой отряд, который составлял арьергард.

Это было «контрустрашение», был «баталык» за разоренные гнезда Гушаниба.

Если бы горцы не старались забежать или заскакать вперед нашего авангарда, нам бы пришлось еще хуже.

Они провожали нас с каким-то злорадством. То там, то здесь вдруг из-за деревьев являлись целыми кучками и стреляли в упор.

Один раз из такой кучки вдруг выделился джигит, который закричал нам совершенно чисто, по-русски:

– Ага! Попались наконец! Вот мы зададим теперь вам!

Но меткая пуля казака Ляшкина уложила этого крикуна.

LXXIX

По мере удаления от опушки леса наше освещение пропадало.

Иллюминация, зажженная нами на прощание, гасла, и лес погружался в абсолютную темноту.

Вместе с этой темнотой прекратились и наступления неприятеля. Мы шли целый час среди тишины. Вдруг: «Стой!» Приказано расположиться бивуаком.

Располагаться на ночь в лесу, наполненном неприятелем, было не совсем благоразумно, и если он не тревожил нас, то, очевидно, потому, что работал в другом пункте с целью устроить нам западню или какую-нибудь мерзость.

Должно отдать полную справедливость солдатикам. Несмотря на страшную усталость и утомление, почти никто из них не лег, а некоторые, хотя и дремали, но стоя, прислонясь к дереву и не выпуская из рук ружья.

К рассвету костры погасли, и часу в десятом из-за деревьев грянул первый залп. Значит, «он» вернулся.

Напрасно офицеры говорили, что следует послать вперед хотя небольшой отряд и узнать, что там творится. Такое мнение найдено неосновательным.

Мы двинулись, и снова кругом нас затрещала пальба и зажужжали пули. Наступил опять тот же ад, только при другом освещении.

Вдруг прискакал ординарец с распоряжением, чтобы часть нашего полка передвинуть назад и тем усилить арьергард. Передвигаться под огнем – дело тоже не очень благоразумное. Но мы передвинулись и присоединились к А-цам.

Таким образом, мы попали на самое видное место, на которое преимущественно напирал неприятель.

Каждую минуту нам грозила опасность быть отрезанными и искрошенными в куски.

Несколько раз, когда становилось нестерпимо трудно, майор Лазуткин командовал: «В штыки!» Мы бросались с криком «ура!», и черкесы не выдерживали нашего дружного натиска.

Таким образом, мы отступали медленно, останавливаясь чуть не на каждом шагу и постоянно отгрызаясь от наседавших на нас джигитов.

Понятно, что при этом наш маленький отряд таял, как снег.

Вдруг впереди нас зачастила перестрелка, и прискакал ординарец к Лазуткину, который командовал арьергардом, с запросом: не может ли он отделить человек пятьдесят в авангард?

Мы все рты разинули.

Оказалось, что наши недруги смастерили такой завал, через который никоим образом нельзя было перевезти артиллерию.

LXXX

Мы отделили полсотни людей, отправили и опять пошли потихоньку «смертной тропой».

Я думаю, мы шли не более часу, но в этот роковой, тяжелый час много свершилось.

Едва мы сделали два шага, как пуля сразила Лазуткина. Она ударила его прямо в сердце, и он был убит наповал.

Мы перекрестились. Ленштуков, как старший, принял начальство.

Сначала мы хотели унести тело нашего командира, но черкесы, проклятые, не дали. Несколько раз они бросались на нас в шашки, и нужно было иметь необыкновенную стойкость и мужество, чтобы отражать эти бешеные набрасывания.