Шрифт:
Закладка:
– А знаешь ли, – вдруг спрашивала Лена, – я знаю, куда летят эти вороны.
– Куда?
– Они летят вон, вон, за эту гору – напиться из озерка.
– Может быть, ты знаешь, что они думают?
– Да! Скажи, Володя, могут ли вороны думать так, как человек?
Вспоминая теперь эту детскую болтовню, я невольно дивлюсь, куда же делось то, что давало ей смысл и жизнь?
Впрочем, нам приятно было сидеть просто, молча, рука в руку, сидеть по целым часам и не замечать, как летело время, летели короткие зимние дни и долгие вечера.
Порой, бывало, Надежда Степановна примется убедительно зевать и поминутно поправлять свой чепчик. Но на нас эта зевота вовсе не действовала заразительно. Словом, у нас был свой мир. Он светил в наших глазах. Он грел теплой любовью наши сердца. Блаженное, доброе время! Время золотых детских снов и детской веры в сердце человека!
– Лена! – спросил я раз тихо, когда Надежда Степановна задремала, прикорнув на подушку турецкого импровизированного дивана. – Лена! Когда же наша свадьба?
– Когда? Да завтра.
– Нет! Серьезно.
– А разве тебе не нравится наша теперешняя жизнь?
– Нет! Мне хочется быть ближе, родные с тобой, моя милая, дорогая!..
– Неужели тебе будет приятно, если твоя милая будет солдатка-казачка? Фи!
И она сделала гримаску.
– Лена! Ведь это предрассудок!
– А хочешь, я маму спрошу. Мама! Мама!
– А! А! Я не сплю… Я все слышу… Снега большие.
Мы взглянули друг на друга и расхохотались.
LXXVI
Надежда Степановна и слышать не хотела о моей свадьба.
– Что это, батюшка?! Солдат! И хочешь жениться на моей дочери! Проспись!..
– Да ведь я вечный солдат – поймите вы это – без выслуги!
– Вздор! Вздор! Вот в каком-нибудь сражении отличишься, тебя сейчас и произведут в прапорщики… Тогда и женись! А то вздумал жениться… X-ха! Пойдут дети – будут солдатскими детьми! Приятно будет матери, да и мне – бабушке?!
Лена пристально смотрела на меня и улыбалась насмешливо.
«Господи! – думал я. – Неужели мне нельзя выслужиться, отличиться? Ведь на царскую милость нет мерки!»
И я давал себе честное слово, что в первом же деле я непременно получу чин. В мечтах я брал целые крепости, забывая, что я не могу командовать, что я даже не унтер-офицер.
Но как скоро я спускался с этих мечтательных верхов, то тотчас тоска и отчаяние захватывали меня.
– Что же ты опять повесил нос? Опять об офицерстве задумался? – приставала Лена.
– О тебе, а не об офицерстве.
– Думай о чем хочешь, только не сиди как индюк. Куль! куль! – И она разражалась хохотом, и я хохотал вместе с нею. Тяжелая дума отлетала, и я делался снова весел. А там через час или два снова делался индюком.
Но судьба, очевидно, хлопотала за меня.
В половине декабря, когда в горах лежал глубокий снег, вдруг, неожиданно для всех, принесли приказ отправиться в экспедицию.
Все офицерство встрепенулось, завозилось. Все солдаты приободрились. Экспедиция была серьезная. В ней участвовало несколько рот К… и А… полков.
На рассвете утром мы тихо выступили из крепости в горы, и началось тяжелое странствие по оледенелым горным тропинкам.
Помню, вечером, накануне, мы долго сидели с Леной, сидели молча. У обоих было столько страха в сердце, что говорить не хотелось.
– Если меня убьют, Лена?..
– То я пойду в монастырь…
– Нет! Кричи везде о том, о чем ты мне советовала кричать… помнишь!
– Это твоя просьба?
– Это мой прощальный завет тебе.
– Вздор! Вздор! Я не хочу прощаться с тобой навсегда! Не хочу!
И она громко зарыдала, припав к моему плечу. Надежда Степановна услыхала, проснулась и принесла ей стакан воды…
LXXVII
Лена проводила меня до крепостных ворот и долго потом стояла на стене. Я по временам оглядывался и украдкой махал ей платком.
Легкий снежок тихо перепадал. Порывистый ветерок сдувал его с пригорков.
Мы шли целый день и только к вечеру стали биваком в ущелье Киндыль-Азу.
Но я не буду описывать шаг за шагом все перипетии этой экспедиции. Расскажу только один из эпизодов да скажу два-три слова о целях экспедиции.
Она совершилась в то переходное время, когда система так называемых наказаний и устрашений еще не кончилась, но уже была готова смениться другой системой медленных, но прочных захватов, которой мы обязаны покорением всего Кавказа.
Отряд наш шел под главной командой генерал-майора Друковского. Вечером, в 8 часов, когда уже было совершенно темно, мы вступили в густой лес и расположились здесь биваком.
Утром, на рассвете, мы должны были разрушить один завал, который мешал дальнейшему движению войска. Почти все утро мы употребили на это дело и на рубку леса. Я до сих пор не могу понять, почему всю эту операцию нам спокойно дал совершить неприятель. Он, очевидно, имел в виду наше отступление, так как, по старой системе, рано или поздно, но все-таки мы должны были отступить. К вечеру, на закате солнца, мы вышли из лесу и очутились в виду большого аула Гушаниба, который и составлял ближайшую задачу нашего набега.
Следовало «устрашить гушанибцев» и наказать их за недавнее нападение на наше
