— Вряд ли, — тут же отреагировала Дуня. — Мне самой ничего не ясно, а ты уже расстроился.

Боярич пошевелился, недовольно засопел.

— Ну, что ты там ворчишь? — спросила его Дуня.

— Я молчу. Тело затекло.

— Я же чувствую, что ты бухтишь почем зря, — не сдавалась она. — И, между прочим, напрасно. У нас на подозрении боярыня Борецкая, а вместе с ней староста, а значит и Тимошка рано или поздно попадёт в круг подозреваемых.

— Причем тут Борецкая?

— Она Кошкину отравила.

— Евпраксию Елизаровну отравили?!

— Угу. Представляешь, хватило же наглости!

— Но как же так… Борецкую поймали… обвинили?

— Ну-у, там не сама Марфа Семеновна, а её подруга, и пока не доказано.

Боярич не удержал разочарованного вздоха:

— Однако все понимают по чьему велению травили, — угрожающе воскликнула Дуня, хотя уже понимала, что Борецкая вновь прикроется красивыми лозунгами — у неё их много и на все случаи.

— Тимошка меня скрал, чтобы поквитаться за золото, — вдруг выдал Гаврила. — Борецкая тут ни при чём!

Дуня всем корпусом развернулась к нему. У неё более-менее выстроилась цепочка преступлений на политической почве, а тут дела минувших дней. Золото? А у неё в голове даже не щелкнуло по этой теме.

— Поквитаться?

— Он надеется, что отец найдёт ещё золото и всё расскажет взамен на мою жизнь.

— Тебя не оставят в живых, — машинально ответила Дуня и возмущенно воскликнула:

— До чего же всё сложно! Поди разберись! Кошмар. Так-так-так, что же получается? Меня скрали, потому что я почти узнала своего убийцу, а тебя скрали, чтобы получить выкуп и отомстить за прошлую неудачу.

— Что значит «почти узнала»?

— Ну-у, от Тимошки воняло котом, и я собралась узнавать, много ли в Новгороде держателей котов. Видимо, он как-то услышал это и действовал на опережение.

Пока она объясняла Гавриле про Тимошку и кота, вспомнилось, что вслух она опрометчиво заявила, что нарисует портрет и отдаст его в розыск, а вовсе не о возникших подозрениях, которые ещё надо подтвердить.

— М-да, мудрено, — поскреб голову боярич.

— Ничего, выберемся, разберёмся, — оптимистично заявила Дуня и начала осматриваться. — Вроде светлее стало?

— Похоже, светает. Вон продух, — указал куда-то Гаврила и боярышня отметила, что видит его силуэт. А потом заметила полоску слабого света, проникающего через продух.

Она подскочила и начала осматриваться уже более внимательно. Огромные бочки и малые бочонки, короба, кадки, сушёные травы в мешках, ломаная скамья и всякая гипотетически ценная ерунда.

— Так, а основание дома каменное, — с удовольствием констатировала Дуня, при этом рассматривая сломанный обод от бочки. У кого-то не дошли руки отнести весь железный хлам к кузнецу, чтобы тот сковал полезную вещь. Сразу видно, что хозяева живут не с хозяйства, а с других доходов.

Взяв железку в руки, она добралась до продуха и начала расковыривать кладку. То, что условно можно было назвать цементом, поддавалось Дуниному напору и легко выкрашивалось. Дело застопорилось, когда она углубилась.

— М-да, этак я долго ковыряться буду, — расстроилась она.

Гаврила молча наблюдал за ней и отчаянно завидовал. Ему было стыдно, что он в первые дни своего пленения предавался самобичеванию вместо того, чтобы действовать! Он не представлял, что мог сделать, но обязательно надо было что-то делать.

— Ой! — хлопнула себя по лбу боярышня. — Чего это я туплю?

Она соскочила с маленького бочонка, на котором всё это время стояла и пыталась увеличить продух.

— Давай-ка я попробую тебя освободить, — предложила она. — Будешь помогать мне, кровь быстрее по жилам побежит и заживление синяков пойдет легче.

— Ты говорила, что мне отлежаться надо, — напомнил Гаврила, но сам уже потянулся к ней.

Если Евдокия сумеет его освободить, если она сможет, то… то… Он пока не знал, что будет, но сердце уже пыталось выскочить из груди. А ещё ему было радостно! Совсем не из-за возможного освобождения, а потому что она уделит ему внимание.

— Да ладно тебе, — отмахнулась от претензии боярышня, — кто старое помянет — тому глаз вон! Показывай свои железные богатства.

Гаврила протянул ногу. На ней был железный ободок и от него шла цепь. Крепилась она к стене.

— Э, теоретически ничего сложного нет, но без инструмента… — Дуня взялась терзать кончик растрепанной косы… бросила. Покрепче ухватилась за железку от бочки. Примерилась к ноге боярича и попыталась разжать обод, но железка не выдержала и сломалась, а боярич как-то болезненно зашипел.

— Ах ты ж, — вспыхнула Дуня, но теперь её инструмент имел острый край и тогда она начала ковырять бревно, к которому присобачили цепь.

— Гаврила, ну чего ты сидишь? Бери осколок и отковыривай от скамьи поперечную планку. Она послужит тебе дубинкой.

Их деятельность прекратил шум над головой. Что-то отодвинули и дернули за крышку, ведущую в подклеть.

 Дуня всё бросила, метнулась на то место, где очнулась и разлеглась, как будто остаётся в беспамятстве. Это что бы её по-новой не одурманивали. Пусть видят, какая она хлипкая, беспомощная и несчастная.

— Вон твоя девка, лежит, — произнес чей-то голос.

— Жива? — поинтересовался её похититель.

— А что с ней станется?

— Пора бы уж ей очнуться. Она деятельная боярышня и без нужды лежать не стала бы. Спустись, проверь.

Тяжёлые шаги, как и пыхтение приближалось к Дуне. Она открыла глаза и застонала:

— Матушка… матушка…

Над ней склонилось бородатое лицо и она, закатив глаза пожаловалась:

— Матушка, худо мне… голова кругом… ничего не вижу…

— Больная она, — авторитетно заявил бородач и быстренько отошёл от Дуни.

— Была ж здорова, — озадаченно произнёс Тимошка. — Может,