Именно последнее явление, фиксируемое как во франкских, так и в испанских текстах, созданных в первые два столетия Средневековья, и является для меня наиболее важным. Эти очевидные тесные связи между готским и меровингским мирами дают основание для поиска аналога франкского аллода-hereditas на землях Вестготского королевства и сменивших его раннесредневековых Астурийской и Астуро-Леонской монархий.

Термин «hereditas» в текстах вестготской эпохи

Дать ответ на вопрос о том, в какой мере слово «hereditas» в интересующем меня значении было известно испанским писателям вестготского времени, непросто. Так, несмотря на частые упоминания этого термина в кодификации королевских законов — «Вестготской правде» (или, точнее, «Книге приговоров»), где он встречается около 80 раз[811], почти всегда подразумеваемые им правовые реалии не имеют ничего общего с «наследственным владением», а обозначают лишь наследство в классическом римско-правовом смысле. Более того, как минимум, два закона, один из которых относится к числу «древних» («antiquae»), а другой был издан королем Хиндасвинтом (641–652), противоречат известной норме Lex Sal. 59.6, предоставляя женщине всю полноту наследственных прав[812]. Правда, остается неясным, для чего понадобилось издание Хиндасвинтом закона, почти аналогичного по содержанию той «antique», которая уже существовала ранее и была издана не менее чем за полвека до него. В данном случае на ум приходит единственный вариант ответа: очевидно, права женщин регулярно оспаривались.

Разумеется, это только гипотеза. Но при ближайшем рассмотрении она выглядит не такой уж безосновательной. И здесь следует обратить внимание на одну из версий другого закона («antiqua») — LI. V.1.2. Он касается церковных имуществ, а вовсе не наследственных прав, а потому в большинстве рукописей слово «hereditas» в его тексте не фигурирует вообще. Есть, однако, одно существенное исключение — версия, названная К. Цеймером R3, так называемый Соdex Holkhamensis 210, который хранится в библиотеке Британского музея и датируется IX–X вв.[813] Вместо «hutilitatibus» писец использовал здесь слово «hereditatibus», отнеся его к характеристике церковных владений[814]. Разумеется, это ошибка, но, как будет показано ниже, отнюдь не случайная.

При всей высочайшей степени романизации права вестготской Испании именно в церковных текстах, пусть и нечасто, впервые проявляется то значение «hereditas»-«nahalah», которое зафиксировано выше для франкской Галлии. Об этом свидетельствуют разные источники, и прежде всего надписи на таком предельно демократичном материале, каковыми являлись сланцевые таблички. Одна из них датируется VII в., а вторая рубежом VI–VII вв. Оба текста происходят из района Саламанки и, скорее всего, представляют собой школьные упражнения (хотя в первом случае возможны и другие цели создания надписи)[815]. И в обоих случаях интересующее меня слово встречается в цитатах из псалмов, соответственно 15-го[816] и 82-го[817].

Аналогичную картину рисует в своих сочинениях крупнейший церковный писатель своей эпохи Исидор Севильский. Он использует латинское «hereditas» 10 раз. При этом испанский эрудит был, разумеется, прекрасно знаком с изначальным римско-правовым содержанием слова, что проявляется, главным образом, в его «Этимологиях» где среди прочего дается его определение[818]. Одновременно, однако, Исидор использует интересующее меня слово и в церковном значении, причем не только в цитатах из Ветхого Завета[819], но и при отражении собственных мыслей. Один из примеров этого содержится в «Этимологиях», а другой — в трактате «О церковных обязанностях». Они сходны по содержанию: в обоих случаях писатель объясняет значение слова «клирик», возводя его к греческому «kleros» — «земля», «земельная собственность», но и — «удел», «доля». Показательно то, что в обоих случаях это греческое слово переводится на латынь как «hereditas»[820]. Видимо, именно это значение застряло в голове и того раннесредневекового писца, который допустил показательную ошибку в рукописи R3.

Замечания Исидора фиксируют определенную тенденцию, о развитии которой свидетельствует наиболее известное сочинение одного из видных представителей Исидоровой школы — Тайона Сарагосского, учившегося у Браулиона Сарагосского, верного ученика и последователя севильского епископа[821]. В 640-х годах Тайон, тогда еще сарагосский пресвитер, был направлен королем Хиндасвинтом (еще одно показательное совпадение!) в Рим для копирования сочинений папы Григория I Великого[822], прежде всего его «Моралий». Выполнив свою миссию, в 653 или 654 г. Тайон, находившийся под глубоким впечатлением от сочинений Григория, создал собственный текст, способствовавший популяризации Григориевых «Моралий» в Испании, — «Сентенции», в которых фрагменты оригинала были расположены в тематическом порядке и снабжены комментариями. Семь раз употребив слово «hereditas» (включая сюда и цитаты из книг Ветхого Завета), Тайон лишь однажды использовал его в римско-правовом смысле. Во всех остальных случаях речь идет о «hereditas» — наследственном владении, уделе, которым человек обладает на земле (terrenis hereditatibus)[823] и который за достойное христианское поведение и связанные с ним добродетели уготован ему на небе (perpetuam hereditatem)[824].

В значении, близком к последнему, термин фигурирует и в постановлениях толедских соборов. Речь идет об уделе славы, который намеревается стяжать своими действиями на земле король Рецесвинт (649–672), включивший это выражение в адресованный VIII Толедскому собору (653 г.) «tomus regius» — программное послание, в котором перечислялись положения, предлагавшиеся для обсуждения отцам собора[825]. И хотя в остальных случаях (если опустить все те же ветхозаветные цитаты[826]) «hereditas» фигурирует в своем римско-правовом значении[827], означенный риторический пассаж представляется весьма важным уже потому, что исходит от лица мирянина, да к тому же и законодателя (ведь именно Рецесвинт обнародовал первую версию «Вестготской правды»).

К этому свидетельству вплотную примыкает еще одно, представляющееся мне наиболее важным. Речь идет о «Житии св. Фруктуоза, епископа Браккары», написанном во второй половине VII в.[828] Длительное время этот текст было принято атрибутировать аббату Валерию из Бьерсо, одному из учеников святого, однако в настоящее время эта точка зрения отвергнута. Тем не менее не вызывает сомнений то, что житие было написано в первой половине 660-х годов, вскоре после смерти святого, лицом, принадлежавшим к братии его монастыря или хорошо знавшим Фруктуоза при его жизни.

Герой повествования (известно лишь его монашеское имя, которое неоднократно обыгрывается автором: «Fructuosus nunquam sine fructu»[829]) происходил из королевского рода и был сыном дукса, имевшего обширные владения близ Бьерсо, на границе Галеции и будущей области Леона[830]. Став монахом вопреки воле родных, святой основал монастырь в Комплудо, близ Асторги, и передал ему все свои владения[831]. Этот акт попытался оспорить его дядя, брат матери. Явившись к королю и простершись у ног монарха («coram rege prostratus»), он добился права на земли, уже находившиеся в собственности Церкви (их статус определяется в тексте как