Шрифт:
Закладка:
Иоанн (после 540 — между 624 и 631) был младшим современником Григория Турского, а потому порой его свидетельства прямо пересекаются с данными Григория и возникает любопытная возможность сравнить две точки зрения на одно и то же событие. В частности, это касается похода, совершенного в Септиманию франкским герцогом Дезидерием в 587 г.[795] Если испанский хронист глухо упоминает лишь о завершении кампании — разгроме франкского войска «военачальниками» молодого короля Реккареда, то Григорий приводит целостный рассказ. Судя по его данным, наряду с Дезидерием войском командовал некий Аристовальд. Их войско дошло до самого Каркассона, но потерпело поражение у его стен. Дезидерий погиб, что и привело к неудаче всего предприятия[796]. При этом не упоминается ни об одном полевом сражении. Готы оборонялись, и им было, как говорится, нечем гордиться, что, видимо, и объясняет краткость сообщения Иоанна.
Действительно, в других случаях он гораздо более красноречив, тогда как Григорий и Псевдо-Фредегар, наоборот, оказываются намного лаконичнее. Речь идет о событиях похода 589 г., который, видимо, должен был стать реваншем за поражение двухлетней давности[797]. Здесь присутствуют все действующие лица событий как с франкской (король Гунтрамн и герцог Бозон), так и с готской стороны. Рассказ Иоанна превращается в восторженный панегирик Клавдию, дуксу Лузитании[798], который стоял во главе вестготского войска и разбил новых «мадианитян» — франков, подобно библейскому Гедеону (Иероваалу), сыну Иоасову (Суд. 7–8).
Заметим, что Иоанн вовсе не был склонен злоупотреблять библейскими метафорами, а потому уподобление франков злейшим врагам библейского Израиля — мадианитянам — следует рассматривать как сознательное указание на глубокую неприязнь к запиренейским соседям. Впрочем, по степени этой неприязни он все равно уступает другому автору — Юлиану Толедскому (ранее 640–689/690). Его свидетельства тем более важны, что они относятся к периоду, когда Псевдо-Фредегар, ранее столь аккуратно (пусть и лапидарно) сообщавший об испанских событиях, уже потерял к ним интерес. Это, как оказывается, вовсе не означало свертывания взаимоотношений между франками и вестготами. Наоборот, данные «Истории короля Вамбы» Юлиана Толедского наглядно показывают, что, хотя в условиях глубокого кризиса меровингской государственности периода середины — второй половины VII в. ранее активные связи между королевскими дворами постепенно ушли в прошлое (что, видимо, и объясняет отмеченное молчание Псевдо-Фредегара), отношения на франкско-испанской границе по-прежнему оставались весьма интенсивными.
В центре внимания автора «Истории короля Вамбы»[799] — епископа Юлиана Толедского, последнего из видных представителей интеллектуальной традиции, основы которой заложил Исидор Севильский[800], оказываются события, датируемые приблизительно периодом с сентября 672 по сентябрь 673 г. Он написал историю мятежа дукса Павла, вспыхнувшего в Нарбоннской Галлии в начале правления короля Вамбы (672–680) и перекинувшегося на северо-восточные провинции полуострова. Занимавший толедскую кафедру в 680–690 гг., Юлиан был непосредственным свидетелем и участником событий. Тем больший вес имеют приводимые им данные.
Галлия (в данном случае Нарбоннская Галлия, Септимания) предстает в Юлиановой «Истории…» как «кормилица измены», порождающая неверность в своем чреве. Враждебность историка к ненавистной ему области была столь велика, что он не посчитал нужным ограничиться гневной антигалльской филиппикой в тексте «Истории…», хотя, казалось бы, и ее было бы более чем достаточно. Ведь Септимания обвиняется там во всех смертных грехах, в том числе («что еще хуже» — «quod peius his omnibus est»!) и в потакании «дому разврата — злословящим иудеям» (есть версия, что Юлиан был евреем по рождению, и это, вероятно, объясняет глубину его неприязни к прежним единоверцам)[801]. Однако историк посчитал нужным еще и присовокупить к основному тексту в качестве специального приложения риторический опус антигалльского содержания, о котором говорит его название — «Инвектива скромного историка против вероломства Галлии»[802].
В этом контексте совсем не случайным выглядит тот факт, что сподвижник только что вступившего на престол короля Вамбы дукс Павел, посланный для подавления мятежа, который начался в Септимании, вскоре попал под влияние мятежников — «обратился в Савла»[803], говоря образным языком Юлиана. Корни же мятежа уходят в соседние с Септиманией франкские области. Так, первым из мятежников называется Гумильд, епископ пограничного Монпелье, а незаконно свергнутого им с нимской кафедры епископа Агрегия, не пожелавшего поддержать заговор, передают «в пределы Франкии, в руки франков» («in Franciae finibus Francorum manibus»[804]).
Поэтому не вызывает удивления та немедленная поддержка, которая была оказана мятежникам со стороны тех же франков, наряду с басками явившихся на помощь Павлу в мятежную Галлию[805]. При описании военных действий неоднократно упоминается об участии выходцев из меровингских королевств в походах и сражениях[806]. После победы «благочестивого правителя» Вамбы в плен к нему наряду с другими мятежниками попадали и воины-франки, в том числе и немало знатных людей; показательно, что король в соответствии с Юлиановым идеалом монарха относился к пленным великодушно и большинство их отпустил домой без выкупа уже на десятый день после пленения[807]. Однако это великодушие не отменяет главной мысли Юлиана: франки — это злейшие и опаснейшие враги готов. Именно поэтому Вамба, в интерпретации Юлиана, который вкладывает в его уста возвышенный монолог, произнесенный на военном совете, именно франков воспринимает как своих подлинных, а не мнимых врагов. Король (как мы видели выше, скорее из воодушевления, чем следуя исторической правде) убеждает колеблющихся соратников, что готы всегда были сильнее франков и что они одержат над ними вверх и ныне[808].
Ангажированный характер «Истории короля Вамбы» хорошо известен и в должной мере исследован. Рассказ о мятеже Павла был для писателя лишь формой, позволявшей создать идеологически безупречный образ идеального монарха, наделенного многими чертами христианского святого[809]. Естественно, те же цели автор преследовал и при описании франков, которые под его пером превратились в злобных варваров[810]. Однако это не подвергает сомнению ни сам факт активного участия франков в мятеже, ни ординарный характер подобного рода вмешательства во внутренние дела соседа, ни, наконец, наличие прочного франкского влияния в Нарбоннской Галлии-Септимании, а возможно, и в прилегавших
