– За такую цену могли бы хоть балдахин над кроватью повесить, – фыркнул Эрдэнэ.

Я усмехнулась и, захлопнув дверь, шагнула к нему. Эрдэнэ застыл, когда расстояние между нами сократилось настолько, что исчезло насовсем. Я обдала его лицо дыханием и, решившись, поцеловала. Нет, впилась в мягкие губы так сильно, будто в них заключен весь воздух мира. Когда-то я целовала Амира с таким остервенением… К бесам Амира! Если Эрдэнэ не ответит, я попросту задохнусь. В этом поцелуе было все: и мое отчаяние, и горе, и жажда любви, и попросту желание, которое пробудилось от его молчаливого признания.

Наконец губы Эрдэнэ приоткрылись. Я застонала от удовольствия и власти над полудемоном, которого многие опасались до трясущихся поджилок. Он принадлежал мне, и сегодня ночью я буду принадлежать ему. Лучше уж ему, чем кому-то другому.

Эрдэнэ ответил на поцелуй неспешно и будто лениво, а я же распалялась все больше. Голова опустела, словно из нее улетучились не только мысли, но и мозги. Только пульс бился где-то в горле, а изо рта рвались стоны, будто он уже обладал мною прямо на этой кровати без бесового балдахина. Руки Эрдэнэ пробрались под кафтан и крепко сжали мою спину через ткань рубахи, почти до боли. А я до боли прикусила его губу и усмехнулась, когда он поморщился.

Целовать другого оказалось проще, чем я думала. И веселее.

Я сбросила кафтан, не разрывая поцелуя, и на ощупь выправила рубаху из штанов. А после потянулась к кафтану Эрдэнэ. Он позволил мне стащить тяжелую верхнюю одежду и бросить ее на пол. Эрдэнэ никогда не походил на Амира ни ростом, ни шириной плеч, ни запахом кожи, но это к лучшему. Мне не придется сравнивать, несмотря на то что я уже неосторожно сравнила. Плевать на все. От Эрдэнэ пахло эфирными маслами, и этот запах дарил мне чувство защищенности.

Потянувшись к шнуровке на его черной рубахе, я дрожащими пальцами попробовала развязать узел, на миг оторвавшись от искусанных мною же губ. Руки Эрдэнэ накрыли мои и осторожно отвели в стороны.

– Я не стану твоим способом забыться, Амаль, – прошептал он и сделал шаг назад, разорвав прикосновение.

Я замерла с отрытым ртом, не моргая и не соображая. Он…

– Ты отвергаешь меня?

– Да.

С этими словами Эрдэнэ сделал еще два шага назад.

– Тогда почему пятишься? Убегаешь от меня?

– Да. Мое тело слабее разума. Оно ослушается меня, если подойду ближе, – со всей серьезностью признался Эрдэнэ. Даже унижение, которым он окатил меня, будто помоями, не помешало мне рассмотреть выпуклость между его ног. Ее не скрывала тонкая ткань шаровар. На лице Эрдэнэ расплылись пятна лихорадочного румянца, но он смотрел на меня твердо и даже холодно. Хоть и тяжело дышал.

Я не двигалась с места, попросту не могла себя заставить. Губы пульсировали, томление в теле сменилось колким напряжением. Меня отвергли, я вновь оказалась ненужной. Почему-то собственное унижение рассмешило до колик. Я хохотала так, будто мечтала выплюнуть надоевшие внутренности. В особенности, сердце, которое разрывалось от горечи. Сумасшедший смех отобрал все силы, я рухнула на колени и уткнулась в них лбом. Живот свело мерзкой судорогой, как и пальцы. Струна внутри, все эти дни державшая мое тело целым, лопнула с оглушительным визгом. Оно сломалось. Я сломалась.

До моих ушей донесся чей-то дикий рык. Словно угодившее в капкан животное рвали на части живодеры. Кто-то жалко скулил… Чьи-то ногти скребли по деревянным половицам с такой силой, что кожа окрашивалась алым. И только разглядев перед собой обеспокоенное лицо Эрдэнэ, я поняла, что все это время кричала сама. Не было никакого животного. Только я и мои вопли.

Пальцы саднило, ногти уродливо обломались об половицы, но я только прижимала их к груди, баюкая пульсирующую кожу, будто дитя. Сознание качалось из стороны в сторону, как и тело. В груди не осталось воздуха, весь он, казалось, остался в слезах. А эти соленые предатели все текли и текли, у меня не осталось сил их вытирать.

Горе, кое-как запихнутое внутрь, вырвалось наружу. Почти каждый день со смерти Михеля я добавляла в тайник горести, обиды и неудачи. Иногда туда отправлялось что-то незначительное, вроде очередного рассказа Лиры об обожаемом Амире. Порой мне приходилось впихивать к старому горю новое – плен в имении Айдана, его издевательства над Иглой, признание и гибель, арест Амира и новость о его смерти. Я старательно прятала мерзкий тайник ото всех, держала его под десятью замками, корчила из себя сильную женщину, достойную править Нарамом. Я убеждала себя, что не сломалась и не сломаюсь.

Но на самом деле я сломалась уже давно. Еще в тот миг, когда взгляд Беркута остекленел навсегда. С тех пор у меня так и не получилось оправиться. Я притворялась. Вполне талантливо, наверное, раз сама поверила в свою силу.

Я плакала и плакала, чувствуя, как Эрдэнэ сжимает меня в объятиях. Жгучее чувство благодарности затопило по самое горло, и слезы потекли сильнее. Он не воспользовался, не позволил мне совершить ошибку, одернул себя. Стыдно-то как! Как же стыдно!

От мерзкого чувства стыда я зарыдала еще сильнее, а Эрдэнэ все так же гладил меня по волосам, пропускал сквозь пальцы короткие пряди. Его умиротворяющий шепот позволил мне расслабиться, но слезы так и не иссякли.

– Я понимаю все, что ты чувствуешь, малышка, – шептал он мягко и ласково. – Мне и самому когда-то хотелось забыться в ком-то другом, но вот в чем подвох – забыться не выходит, как ни старайся. Будет только хуже. Ко всему прочему добавится сожаление.

– И стыд, – всхлипнув, призналась я и вжалась лицом в грудь Эрдэнэ. Перед глазами возникла та самая шнуровка, которую мои непослушные пальцы пытались развязать, и стыд усилился во сто крат.

– Тебе нечего стыдиться, Амаль. Ты молода и неопытна. И я даже польщен, что едва не стал твоим первым мужчиной.

– Не первым, – выдавила я, отчего Эрдэнэ оскорбленно фыркнул.

– Значит, этот поганец все-таки пробрался к тебе в постель? А если бы ты понесла ребенка? Хоть представляешь, какой это позор для будущего правителя?

– Волхатам тяжело зачать ребенка, ты и сам это знаешь.

Я так и не смогла забыть о брошенных вскользь словах Мансура в день нашей встречи в пещере. И после ночи с Амиром не раз задумывалась об этом, иногда прислушиваясь к глупой влюбленной девчонке