момента могла себе позволить только тонкую нить.

Голова у Франки кружилась не от шампанского. Ее потряс нескончаемый поток бриллиантов, изумрудов, рубинов и жемчуга. Они неоспоримо свидетельствовали о том, что семья Флорио сказочно богата. И теперь Франка – часть этой семьи.

Иньяцио купил великолепные жемчужные серьги и поистине королевское колье: тринадцать нитей, кораллы «кожа ангела» из Японии – розоватые бусины, сияющие на медовой коже Франки. И велел изготовить для лебединой шеи жены ожерелье из жемчуга, чередующегося с бриллиантами, с крупными жемчужинами по центру.

Подобная сцена повторилась и у парфюмера Убигана, поставщика королевы Виктории и русского императорского двора; в огромном магазине на рю Фобур-Сент-Оноре, где Франка узнала, что одеколон, которым пользуется Иньяцио, называется «Фужере», и выбрала запах для себя; у модельера Чарльза Уорта, платья от которого носили французская императрица Евгения и Елизавета Австрийская, где Франку приняли, как государыню, предлагая ей модели, подчеркивающие ее стройную фигуру; у Ланвин, где она купила множество платков для себя и для матери; у мадемуазель Ребур, которая показала ей самые красивые веера, в том числе и веер из страусиных перьев, который она сделала для Марии Саксен-Кобург-Готской, юной невесты наследного принца Румынии.

– Это мне? – спрашивала Франка, и в ее больших зеленых глазах плескалось удивление. А Иньяцио чувствовал, как поет душа, гладил жену по лицу, по руке, кивал и настаивал, чтобы она выбирала.

Это сказка, думала Франка, трогая украшения, подаренные мужем. А потом были огни Парижа, бульвары, дворцы, элегантные женщины и сияющие кареты. Все было удивительно, все наполняло глаза и сердце такой красотой, что оно едва вмещало всю радость. Благодаря Франке Иньяцио тоже по-новому увидел этот город и был тронут простодушием жены, ее удивлением, ее восторгами.

Сказкой стал и их переезд в Оливуццу. Вернувшись в Палермо, молодожены поселились на вилле в Сан-Лоренцо, а на вилле в Оливуцце тем временем шли завершающие работы. Иньяцио почти ничего не рассказывал жене, говорил только, что этот дом всегда казался ему слишком мрачным, что его нужно расширить, впустить в комнаты больше света. И каждый раз с улыбкой добавлял:

– Увидишь, скоро увидишь, что тебя ждет…

Наконец этот момент настал.

Не доезжая до главного дома, карета останавливается перед большими коваными воротами у бокового крыла, которое Иньяцио перестроил для себя и жены.

Он помогает Франке выйти из кареты, берет ее под руку и ведет по лестнице из красного мрамора. Они проходят по зимнему саду со стеклянным потолком, через который льется теплый солнечный свет, за ними идет многочисленная прислуга и Джованна, которая держит за руку Винченцо и снисходительно улыбается. Притихшая Франка с удивлением смотрит по сторонам.

Дойдя до конца коридора, Иньяцио останавливается перед дверью.

– Вы останетесь здесь, – приказывает он слугам.

Джованна отходит в сторону, и то ли грусть, то ли сожаление на мгновение освещает ее бледное лицо.

Франка оборачивается, смотрит на них: улыбающиеся лица, озорные взгляды. Ей досадно, что все знают, что ее ждет… но Иньяцио подходит к ней, закрывает ей глаза руками.

– Не смотри, – шепчет он, открывает дверь и вводит ее в комнату.

Смеясь и неловко спотыкаясь, Франка повинуется, делает несколько шагов вперед.

Она открывает глаза и не понимает, где оказалась – где-то между небом и землей.

Над ней – голубое небо, на потолочном карнизе – ангелочки-путти с гирляндами роз. Перед ней – большая кровать с балдахином цвета слоновой кости и мебель из красного дерева с золотой инкрустацией. Под ногами – майолика цвета слоновой кости с цветочным рисунком, и кажется, будто весь пол усыпан лепестками роз, брошенными ангелочками с потолка.

Райский уголок.

– Для моей розы. Все для тебя, – шепчет Иньяцио ей в ухо.

Франка поворачивается, смотрит на него. От счастья она не может вымолвить ни слова. Они целуются на глазах у всех.

* * *

Сирокко, первый весенний ветер в Палермо, как пощечина. Он приносит жару и тяжелую влажность. Это чувствуется с самого утра, когда кажется, что простыни прилипли к телу, а по спине стекает ручеек пота. Ты распахиваешь окно и видишь, что ветер сменился. Небо в дымке, а воздух кажется неподвижным.

Иньяцио жарко в карете, везущей его на пьяцца Марина. Он обмахивается носовым платком, вытирает пот. Он ненавидит жару.

Такой жаркий день лучше всего провести в море, на яхте «Фьерамоска», которую Иньяцио купил после смерти отца. Она обошлась ему недешево. «Пустая трата денег», – сказала мать, но судно того стоило. Правда, у них уже была «Султанша» – огромная, с белым корпусом, – он катал на ней красавицу-жену. Эту яхту Иньяцио купил вместо «Куин Мэри», которая устарела и была продана одному тосканскому маркизу.

По правде говоря, он заказал еще стальной паровой катер «Аретуза» и купил «Валькирию» – гоночную яхту с вытянутой носовой частью и тонким корпусом: она летала как ветер! Эту яхту он приобрел у двоюродного брата императора Франца Иосифа, эрцгерцога Карла Стефана Австрийского, и на ней собирался участвовать в самых важных парусных регатах Средиземноморья. Не мог же он все время проводить в конторе – странно, что ни мать, ни Джованни Лагана, ни Доменико Галлотти этого не понимают.

Кстати, эти двое «срочно» вызвали его в контору!

Как же они надоели!

Лагана и Галлотти не оставляли его в покое даже во время медового месяца: бумаги, письма, телеграммы… Неужели им невдомек, что ему нужно что-то еще, что он не может все время сидеть в кабинете? Он хочет быть свободным. Хочет жить. Он не желает повторить путь отца. Тот всю жизнь работал и умер в возрасте пятьдесят с небольшим, думает Иньяцио, не скрывая раздражения.

Временами он чувствует глухую злость на отца за то, что тот так рано ушел, что Иньяцио пришлось взять на себя все заботы, все обязанности, и это мешало ему жить по-настоящему. Все это ему ненавистно.

В нетерпении он отодвигает занавеску на окне кареты: они едут по узким улочкам квартала Борго Веккьо в Старом городе, рабочие и портовые грузчики приветствуют его с почтением.

– Ассаббинирика, Бог в помощь, дон Иньяцио, – раздается в переулках.

Худые, впалые лица бедняков, рано состарившиеся женщины, большеглазые, голодные дети играют на улицах. Запах тухлой рыбы пробирается в ноздри, смешивается с запахом мусора, гниющего на улицах и в сточных канавах.

Однако эти люди, похоже, вони не замечают. Кто-то из них работает на Флорио, думает Иньяцио, но кто именно, он не знает. Отец, напротив, знал всех и каждого в лицо, рабочие его уважали и ценили.

Зачем? Какой смысл? – спрашивает он себя, вяло отвечая на приветствия. Ему не нравится этот район, грязный, нищий, полный отчаяния. Если