Чтобы умерить волнение, я быстро зашагал вдоль кромки воды. Мне пришло в голову, что я мог бы исследовать остров, – вдруг мне удастся найти разгадку тайны или наткнуться на какое-то объяснение?

После нескольких змеистых поворотов я дошел до конца лагуны. Здесь почва резко уходила вверх к высокому гребню холма, поросшему той же растительностью, что и в лагуне, только теперь к ней добавилась араукария. Гребень холма, очевидно, был самой высокой точкой острова, и после получаса блужданий между папоротниками, жесткими архаическими кустарниками и араукариями я его покорил.

Здесь, сквозь просветы в густой листве, предо мной предстало зрелище столь же невероятное, сколь и неожиданное. Подо мной расстилался противоположный берег острова; и все пространство вдоль извилистого пляжа и закрытых гаваней было усеяно каменными крышами и башнями! Никогда еще мне не доводилось видеть такой архитектуры, и с первого взгляда я не понял, древние ли это руины или дома живых людей. Потом за крышами я разглядел пришвартованные у мола лодки странной конструкции, с развевающимися под солнцем оранжевыми парусами.

Мое изумление не поддается описанию: в лучшем случае (если остров был вообще обитаем) я надеялся увидеть хижины аборигенов, но передо мной возвышались строения, которые свидетельствовали о развитой цивилизации! Что это были за строения и кто их построил – ответов на эти вопросы я не знал. Но когда я быстрым шагом спускался в гавань, к охватившему меня изумлению примешивался вполне простительный азарт. По крайней мере, на острове жили люди, и при мысли об этом ужас, который был неотъемлемой частью моего изумления, на время отступил.

Когда я приблизился к домам, они показались мне еще удивительнее, чем на расстоянии. Однако ни описать странность их архитектурного облика, ни сопоставить ее с виденным мною ранее или подобрать ей определение я не берусь. Построены они были из камня. Я не сумею охарактеризовать его цвет – ни бурый, ни красный, ни серый, он являл собой смесь этих цветов, одновременно не будучи ни одним из них. Помню лишь, что строения были низкими и квадратными, с квадратными же башнями. Странность заключалась в другом – от этих домов исходил аромат невообразимой древности. Я сразу понял, что они столь же древние, как и грубая первобытная растительность, и, подобно ей, представляют собой послание давно забытого мира.

Затем я увидел людей – людей, перед которыми пасовали не только мои этнографические познания, но и мой разум. Все они были погружены в те или иные занятия. Поначалу я не понял, чем именно они заняты, но чем бы ни были, к своим занятиям они относились с чрезвычайной серьезностью. Одни смотрели на море и солнце, время от времени переводя взгляд на длинные свитки из некоего подобия бумаги, которые держали в руках; другие сгрудились на каменной платформе вокруг замысловатого прибора, похожего на армиллярную сферу. Все эти люди были облачены в похожие на туники одеяния – странных янтарных, лазурных и багровых оттенков и невиданного в истории кроя. Подойдя ближе, я заметил, что лица у них широкие и плоские, а разрез глаз слегка напоминает монгольский, но, странным образом, я не мог сопоставить их ни с одной расой, жившей под солнцем на протяжении миллионов лет. Что же до тихой, плавной речи, изобиловавшей гласными, ее истоков я не мог отыскать ни в одном из известных мне языков.

Казалось, никто меня не замечает. Я подошел к группе из трех человек, которые разглядывали длинный свиток, и попробовал привлечь их внимание. В ответ они лишь углубились в изучение свитка, а когда я схватил одного из них за рукав, стало понятно, что они меня не видят. Изумляясь еще больше, я всмотрелся в лица и был потрясен сочетанием невыразимого недоумения и растерянности с маниакальной сосредоточенностью. В них было много от безумцев, а еще больше от ученых, поглощенных решением задачи, для которой не существовало решения. Взгляд оцепеневший и огненный, безмолвно бормочущие губы, что тщетно силились вымолвить слово; и, проследив за их взглядом, я понял, что свиток их – своего рода карта или чертеж, выполненный выцветшими чернилами на пожелтевшей от времени бумаге. Континенты, моря и острова, на ней изображенные, принадлежали неизвестному мне миру, а их названия были нанесены гетероклитическими рунами забытого алфавита. Мое внимание привлек один континент с крохотным островом у южного побережья; один из изучавших карту время от времени касался острова кончиком пальца и всматривался в пустой горизонт, будто искал исчезнувшую береговую линию. У меня создалось впечатление, что эти люди так же необратимо потеряны, как и я сам. И что они, как и я, сбиты с толку неразрешимым и неисправимым положением дел.

Я направился к каменной платформе, стоявшей на обширной площади среди домов. Высотой она была футов в десять, наверх вели круговые ступени. Взойдя по ним на платформу, я попытался привлечь внимание людей, столпившихся у круглого металлического прибора. Однако им не было до меня никакого дела: их целиком поглотили исследования. Одни крутили громадную сферу, другие разглядывали географические и небесные карты. Будучи моряком, я не мог не заметить, что некоторые измеряли высоту солнца прибором, напоминавшим астролябию. И все без исключения имели вид смущенный, потерянный и были целиком сосредоточены на своих ученых штудиях.

Видя, что все мои попытки привлечь их внимание тщетны, я спустился с платформы и побрел к гавани. Странность и необъяснимость происходящего все больше угнетала меня, и я все острее чувствовал, что не нахожу ей рационального объяснения. Я словно провалился в лимб, где царили безумие и растерянность, угодил в тупик некоего сверхъестественного измерения. Обитатели острова, судя по всему, тоже были сбиты с толку: без сомнения, они понимали, как понимал я, что с местной географией, а возможно и с хронологией, что-то не так.

Остаток дня я бродил по улицам, но так и не встретил никого, кто почувствовал бы мое присутствие, и не нашел ничего, что развеяло бы растущее смятение духа и разума. Везде мне попадались люди, мужчины и женщины, и, хотя не все были седы и морщинисты, все производили впечатление незапамятной древности, бесконечных, не поддающихся подсчетам лет и жизненных циклов. И все были встревожены, все болезненно сосредоточены, все изучали карты, древние свитки и книги, всматривались в море, небо или уличные медные таблички с астрономическими законами, словно надеялись найти некий изъян в своих вычислениях. Я встречал зрелых мужчин и женщин и тех, чьи лица отличались свежестью юности, но ребенка видел только