существу страдания, повергая в апатию, ужас и подавленность. В ее глазах дворец, где она жила, и сами улицы Саддота были заполнены могильными эманациями; все было проникнуто усталостью бесчисленных мертвецов, а их зловещая, наркотически отупляющая близость, ощущение которой явственно исходило из-под сводов мавзолеев, словно пыталась раздавить и задушить Тамиру под гнетом бесформенной массы мрачных темных крыльев. Лишь в объятиях Антариона Тамира могла спастись от них, и лишь его поцелуи позволяли ей забыться.

После своего путешествия, цели которого Антарион не припоминал, и любопытного сновидения, где он воображал себя Фрэнсисом Мельхиором, Антарион снова предстал пред очами Тамиры. Его впустили к ней рабы, которые неизменно хранили их тайну, поскольку были безъязыки. В свете косых лучей, падавших из берилловых и топазовых окон, в розовато-карминовом полумраке тяжелых гобеленов, ступая по полу, выложенному в древние времена дивной мозаикой, она томно вышла ему навстречу – намного прекраснее, чем он помнил, и бледнее цветка, что вырос в катакомбах. Ее изысканно-хрупкая фигура источала горделивое сладострастие, волосы были подобны лунному золоту, а в темно-карих глазах мерцали звезды, окруженные черным жемчугом бессонных ночей. В облике ее, подобно аромату множества благовоний, смешивались красота, любовь и грусть.

– Рада, что ты пришел, Антарион, ибо я тосковала по тебе. – Голос ее был нежен, точно воздух среди цветущих деревьев, а меланхолия в нем звучала как музыка из воспоминаний.

Антарион собрался было преклонить перед ней колена, но она взяла его за руку и повела к кушетке под занавесками в замысловатых узорах. Влюбленные сели и долго, с нежностью, молча смотрели друг на друга.

– Все ли у тебя хорошо, Тамира? – спросил Антарион, охваченный тревожным предчувствием влюбленного.

– Нет, все очень плохо. Зачем ты ушел? Смерть и тьма распростерли повсюду свои крылья, и теперь они близки как никогда, а над Саддотом нависли тени куда страшнее, чем тени прошлого. В небе происходят странные пертурбации, и наши астрономы после долгих исследований и расчетов предрекли неотвратимую гибель солнца. Нам остается лишь месяц света и тепла, а потом солнце исчезнет с небес, точно погасшая лампа, наступит вечная ночь, и Фандиом погрузится в космический холод. Наш народ обезумел от ужаса, некоторые впали в отчаяние и апатию, а многие предались кутежам и разврату… Где ты был, Антарион? В каких грезах ты затерялся, что мог покинуть меня так надолго?

– Любовь наша никуда не делась, – попытался утешить ее Антарион. – И даже если астрономы верно поняли происходящее в небе, у нас впереди еще месяц. А месяц – это немало.

– Да, но есть и другие опасности, Антарион. Король Хаспа то и дело бросает на меня старческие похотливые взгляды и постоянно донимает своими подарками, ухаживаниями и угрозами. Ему всего лишь пришла в голову очередная прихоть от старости и скуки, а может, от отчаяния, но он жесток, безжалостен и всемогущ.

– Я заберу тебя отсюда, – ответил Антарион. – Мы вместе убежим и будем жить среди гробниц и руин, где никто нас не найдет. И в тени их расцветут, подобно алым цветам, наши любовь и восторг; мы встретим вечную ночь в объятиях друг друга, познав предельное блаженство, какое только может испытать смертный.

IV

Под черным полуночным небом, что нависало над ними, подобно колоссальным недвижным крыльям, улицы Саддота сияли миллионом разметавшихся огней цвета золота, киновари, кобальта и пурпура. На широких дорогах, в глубоких, словно ущелья, переулках, в громадных старых дворцах, храмах и особняках и за их пределами бурлило древнее празднество, шумное веселье длящегося всю ночь маскарада. Из своих жилищ вышли все, от короля Хаспы и его льстивых изнеженных придворных до последнего нищего и парии, и повсюду толпились люди в экстравагантных, невиданных доселе костюмах, воплощениях невообразимых, разнообразнейших фантазий, каких не встретить даже в наркотических грезах. Как и говорила Тамира, люди обезумели от предсказанной астрономами гибельной угрозы и теперь стремительно и неустанно искали забвения, пытаясь заглушить все возраставший ужас перед близящейся ночью.

Поздно вечером Антарион вышел из задней двери высокого мрачного особняка своих предков и направился сквозь истерический людской водоворот к дворцу Тамиры. Он облачился в древние одежды, каких никто на Фандиоме не носил уже много столетий, а его лицо и голову целиком закрывала раскрашенная маска, изображавшая странную физиономию представителя давно вымершего народа. Никто не узнавал Антариона, и он сам не мог узнать многих из тех, кто встретился ему по пути, даже хороших знакомых, ибо их одежда была столь же необычна, а лица скрывались под масками, причудливыми и абсурдными, немыслимо отвратительными или смехотворными. Там были дьяволы, императрицы и божества, короли и некроманты из самых далеких и непостижимых эпох Фандиома, средневековые и доисторические чудовища, невиданные создания, что существовали разве только в больном воображении декадентских художников, пытавшихся превзойти любые аномалии природы. Вдохновение черпалось даже из гробниц, и среди живых прогуливались закутанные в саван мумии и изъеденные червями трупы. Все эти маски были лишь ширмой, за которой разыгрывалась беспрецедентная, ни с чем не сравнимая разнузданная оргия.

Антарион заранее позаботился обо всех необходимых приготовлениях к бегству из Саддота и оставил своим слугам подробные распоряжения по ряду важных вопросов. Ему давно был известен безжалостный нрав тирана Хаспы, и он знал, что король не потерпит никаких возражений против любых своих капризов или прихотей, пусть даже самых мимолетных. И потому следовало покинуть город вместе с Тамирой, не теряя драгоценного времени.

Извилистыми, окольными путями он добрался до сада позади дворца Тамиры. Там, среди высоких, призрачных, пепельно-серых лилий и траурно склоненных деревьев с нежными, пикантно дурманящими плодами, его ждала она, тоже в древнем костюме, в котором ее точно никто не узнает. Обменявшись коротким тихим приветствием, они тайком вышли из сада и нырнули в людской водоворот. Антарион опасался, что за Тамирой могут следить приспешники Хаспы, но не заметил никого, кто мог бы прятаться или изображать праздношатающегося, – перед ним бурлила быстро движущаяся, постоянно меняющаяся, занятая лишь поиском развлечений толпа, среди которой они могли чувствовать себя в безопасности.

Стараясь быть крайне осторожными, они, впрочем, на время позволили волне веселящихся горожан увлечь себя, прежде свернули на длинную центральную улицу. Но поначалу они вместе с остальными горланили непристойные песни, отвечали на пьяные шуточки, которые бросали им прохожие, пили вино, которое предлагали им уличные разносчики, останавливались, когда останавливалась толпа, и вновь начинали движение вместе с ней.

Повсюду пылали огни, слышались громкие голоса, пронзительные стоны и лихорадочная пульсация музыки. На громадных площадях шумело празднество, из дверей древних домов лились потоки света, доносились смех и